Парочка отморозков, Юта и Клай, после совершенного ими убийства скрывается в лесу. Начинается гроза, и молодые люди прячутся в странном обветшалом доме с заколоченными окнами. Дом оказывается обитаемым. Хозяин – толстый неряшливый парень – накормил продрогшую парочку ужином и начал читать им рассказ собственного сочинения о парализованной девочке, которая мечтала превратиться в бабочку. Ее мечту исполнил сумасшедший доктор, ампутировав девочке руки и ноги и подвесив к потолку на ремнях… Клай и Юта внимательно слушали рассказ, даже не догадываясь, что всё в этой истории, от начала до конца, правда. Увлеченные сюжетом, они не обратили внимания на люк чердака, закрытый на замок…





* * *



Александр ВаргоАлександр Варго

Валерий ТищенкоПодарки

Катакомбы

Шум прибоя





Мария АртемьеваБабука

Волшебство

Мотыльки

Наступающий

Потерянный ангел





Алексей ШолоховЧулан

Нэкомата

Мертвечина

90 секунд

Последний сеанс

Салама

Книга, ножницы, черный бант…





notes1

2

3

4

5

6

7

8





* * *





Александр Варго

Бабочка




Александр Варго

Бабочка




«Счастье капризно и непредсказуемо, как бабочка: когда ты пытаешься его поймать, оно ускользает от тебя, но стоит отвлечься – и оно само опустится прямо в твои ладони…»

Генри Дэвид Торо





14 октября, 2003 г.

Где-то в лесах Подмосковья

Промозгло-сумрачный лес, словно липкой паутиной, медленно, но неуклонно оплетала вязкая ночь. Казалось, непроглядно-стылая тьма впитывалась в каждую чешуйку коры, каждый листик, каждую веточку и даже сосновую иголочку. Высоченные стволы многолетних сосен, упираясь своими колючими верхушками в разбухшее небо, напоминали солдат-гигантов, застывших в безмолвном строю.

Сквозь непролазную чащу, спотыкаясь о завалы сырого валежника и бурелома, брели двое. Одежда на них была практически одинаковой, издали делая их похожими на близнецов – темные джинсы, заляпанные грязью высокие ботинки на толстой подошве, короткие черные бомберы, накинутые на головы капюшоны. Лишь более узкие плечи одного из путников и торчащая из-под капюшона светлая челка наводили на предположение, что это девушка.

– Твою мать, – процедил парень, с чавканьем вытаскивая ногу из зловонно-мутной лужи. – Еще, мля, болота тут не хватало… Мало того, что тачка сломалась… Что за непруха!

– Ну да, – хмыкнула его попутчица, уныло глядя перед собой. – У тебя все виноваты. Как в анекдоте про Ржевского… «Все пидарасы, а я граф Монте-Кристо…»

– Юта, заткнись, – окрысился молодой человек. С неба упали первые капли дождя, и он задрал голову, жадно ловя их ртом. Лицо парня было измазано подсыхающей кровью. – Не зли меня.

– Это ты во всем виноват, придурок, – угрюмо продолжала Юта. – Я ведь предупреждала тебя. Но нет, ты полез на эту вонючую заправку… Пуская слюни от возбуждения, прямо как зэк на бабу после отсидки. Не хотел меня слушать, Клай? Получи и распишись.

– Кто мог знать, что за эту суку на кассе впряжется байкер? – злобно огрызнулся парень. – Он вылез так быстро… Как пластмассовый уродец на пружинке из шкатулки…

– Потому что они знали друг друга, – раздраженно объяснила девушка. – Они давили лыбу друг другу и перемигивались, пока рассчитывался предыдущий клиент. Я делала тебе знаки, но ты же ни хера кроме кассы не видел! Скажи спасибо, что тебе только нос расквасили, прежде чем ты воткнул в его пузо нож… Но эта накрашенная манда успела сорвать с меня капюшон, и я засветилась на камерах.

– Не ссы, – ухмыльнулся Клай, продолжая шагать вперед. – Пока ты чистила кассу, я вынул флешку. Так что хрен нас найдут…

Юта схватила его за локоть.

– Клай, на бензоколонке осталось два трупа, – тихо проговорила она. – Сколько мы взяли? Двенадцать штук? Офигенно! Это стоило того? В тачке, что ты увел, наверняка остались твои «пальцы», которые есть в «мусорской» базе. Найти нас – что в лужу пернуть.

– Я уже набздел в штаны от страха, – презрительно хмыкнул Клай. – Напугала ежа голым задом.

– Ты завалил байкера, – продолжала Юта. – Если бы ты был внимательным, то заметил бы на его спине «цвета».

Лицо парня приняло кислое выражение.

– Какие еще, в задницу, цвета? – поморщился он. – Он пидор, что ли?

– Неуч… Я когда-то тусовалась с байкерами. Некоторые из них состоят в клубах. Так вот, у этого бородатого хрена на жилетке «цвета», он «клубный». И его кореша, надо думать, очень захотят узнать, кто провентилировал брюхо их жирного товарища.

Клай резким движением вырвал руку.

– Херня все это!

– У тебя сломан нос, и все шмотки в крови, – не унималась Юта. – Даже дождь их не смоет.

– Если для тебя все так отстойно, то убейся об дуб, – раздраженно предложил Клай и указал пальцем на ближайшее дерево.

– Это елка.

– Хорошо. Убейся об елку, истеричка. Ты меня достала.

Юта вздохнула.

– Надо пробираться к трассе и ловить попутку, – вслух рассуждала она. – Мы отошли всего на пару километров от шоссе, и скоро здесь будут менты. В этой дремучей чаще нам не хрена ловить. Ты же не хочешь тут болтаться всю ночь?!

– Никакой трассы, – отрезал Клай. – В такое время и в такой дыре нас никто не подберет. Я видел ЛЭП, перед тем как сломалась тачка, а значит, тут наверняка есть какие-нибудь дачи. Или гребаные фермы.

– С гребаными коровами и свиньями, – закончила вместо него Юта. – Это все клево, но я не хочу шарахаться всю ночь под дождем в лесу. Ты…

– Умолкни, – приказал Клай, и стальные нотки, прозвучавшие в голосе молодого человека, заставили ее тут же затихнуть.

Он развернулся, сверля подругу безжизненно-ледяным взором.

– Если ты не со мной, ты ни с кем. Поняла? Останешься здесь, в канаве, в качестве жрачки для енотов и лисиц.

Даже в сгущавшихся сумерках было видно, как побледнело лицо Юты.

– Клай, я просто… – начала она, но он ее прервал:

– И еще. Назовешь меня снова придурком, я вышибу тебе зубы. Обращайся так к своему папаше.

– Мой папаша склеил ласты год назад, – мрачно заметила девушка, и Клай холодно улыбнулся.

– Я знаю. Это ведь я утопил его по твоей просьбе, помнишь?

Он подмигнул Юте, и та отвернулась.

– Обиделась? – равнодушно спросил Клай, пихнув ее в плечо. – Зря. Старик начал насаживать тебя на свой кривой болт, когда тебе едва исполнилось десять, и ты ему все прощала. Так что захлебнуться в ванне у себя дома – просто святой подарок для такой гниды.

– Перестань. Мы ничем не лучше его.

– Он был больным ублюдком, – обронил Клай. – А мы просто живем в кайф.

«Угу» – с тоской подумала Юта, едва волоча ноги по влажной листве. «Кайф… Наверное, это все, о чем я мечтала всю жизнь…»

– Что ты собираешься делать? – спросила она, желая сменить неприятную тему о покойном отце.

– Найдем какую-нибудь халупу, – не глядя на девушку, откликнулся парень. – Переночуем.

– Ты так и заявишься – с разбитой мордой, весь в крови? – недоверчиво спросила Юта. – Хозяева могли услышать новости о месиве на бензоколонке и позвонят ментам.

– Там видно будет, – спокойно ответил Клай. Его рука неосознанно коснулась кармана бомбера, в котором покоился складной нож с еще свежими следами крови.

«А если позвонят, этой ночью будут новые трупы», – подумал он, внезапно испытав странное возбуждение.

Легкая морось перешла в плотную стену дождя, и путники прибавили шаг.





* * *


Спустя полчаса, окончательно выбившись из сил, они остановились. Озлобленные, уставшие, продрогшие и вымокшие до нитки, Юта и Клай встревоженно оглядывались по сторонам, словно втайне надеясь, что вот-вот за черными блестящими ветками, скрюченными как лапы древней рептилии, мелькнет огонек какой-нибудь обветшалой сторожки.

– Клай, где мы? – заскулила Юта. В ее расширенных глазах пробегала рябь затаенного страха, грозящая перейти в волны неистовой паники. – Мы же заблудились, верно? Что ты молчишь?

– Захлопнись, – бросил парень, двигаясь дальше. – От твоего нытья ноют зубы и пухнут яйца.

Юта хотела огрызнуться, но вовремя прикусила язык. Она хорошо знала Клая и понимала, что вступать с ним в перепалку в нынешней ситуации было равносильно тому, если бы она начала дразнить разъяренную кобру.

Глубоко вздохнув, она уже намеревалась двинуться за приятелем, как внезапно глаза ее округлились.

– Клай! Клай, стой, – позвала она, напряженно вглядываясь в темноту. Сквозь толстые стволы деревьев темнело что-то массивное, очертаниями напоминая громадный дом.

Клай обернулся, и, подойдя ближе, раздвинул ветки.

– Фигасе, – присвистнул он, не веря своим глазам. – Еще бы чуток, и провафлили бы…

Они вышли на небольшую полянку, заросшую высокой травой. Окруженный густыми раскидистыми деревьями, в паре десятков метров от них высился массивный бревенчатый сруб с двухскатной крышей.

Беглецы обменялись многозначительными взглядами.

– Избушка, похоже, заброшена, – неуверенно произнесла Юта, разглядывая спящий дом.

– Это легко проверить, – пробормотал Клай, пробираясь к грубо сколоченному крыльцу. Безуспешно подергал за проржавевшую ручку, после чего сплюнул:

– Заперто. Но это даже лучше. Вскроем эту старую целку и обсушимся внутри. Может, что полезного найдем.

Молодой человек уже приготовился нанести удар ногой в дверь, как на его плечо легла рука девушки:

– Давай обойдем кругом. Может, там есть открытые окна.

Помедлив, Клай согласился.

Где-то вдали, разрывая небо, оглушительно загрохотал гром, и Юта боязливо вздрогнула. Память, словно послушный принтер, тут же выкатила в сознании листок с изображением ее знакомого, которого полгода назад убило молнией.



Его звали Алексей. Хотя чаще называли Леликом, как собачку. Лелик туда, Лелик сюда. Дай в долг, сбегай за пивом.

У бедолаги от рака умирала мать, и он с ног сбился, пытаясь заработать. Какие-то «умные» люди, любители нестандартных развлечений предложили Лелику пари на штуку «зелени» – простоять пятнадцать минут на крыше недостроенной высотки во время грозы с поднятой рукой да еще с мобильником. Парень согласился. Вероятно, на такой опасный эксперимент пошли бы многие, окажись они в ситуации парня. Конечно, хреново, когда твою матушку изнутри пожирает голодная тварь, по капле высасывая жизнь. Но Юта ходила на уроки физики и хорошо знала, что шансы выжить у Лелика были точно такие же, если бы он играл в русскую рулетку с одним пустым гнездом в барабане или попытался переплыть Тихий океан в жестяном корыте.

Сие действо проходило на крыше во время сильного ливня и собрало массу зевак. Кто-то фоткал «героя» на «мыльницы» (мобильники с камерами тогда были у немногих), кто-то вертел у виска пальцем, называя Лелика дебилом, а кто-то втайне мечтал, чтобы за эти пятнадцать минут молния все же достала этого безумца… Собственно, мечта последних осуществилась на тринадцатой минуте. Все, что запомнила Юта – зловещий треск неба, ослепительная вспышка, и все. Лелик рухнул замертво, вероятно, даже не поняв, что с ним случилось. Его волосы дымились, как головешка, а с руки слезло мясо по локоть. Сам мобильник превратился в расплавленную кляксу, намертво прилипнув к обгорелым пальцам. Войдя через руку, кинжальный разряд в несколько миллионов вольт взорвал сердце парня и вышел через обе ноги, обуглив пятки…

Юта поежилась, вспоминая, как многие кинулись фотографировать дымящийся труп, который еще секунду назад был живым человеком.



Первое попавшееся им окно оказалось заколоченным.

– Дом пустой, – подвел итог Клай, постучав кулаком в мокрые доски. – Причем давно. Видела, какая трава? Почти до жопы.

Пока он рассуждал, Юта прошла еще немного, остановившись у следующего окна. Приблизив лицо к заколоченным доскам, она моргнула, словно прогоняя неприятное видение. Сквозь узенькую щелочку блеснул огонек.

– Клай, – шепотом позвала она.

– Ну?

– Похоже, внутри кто-то есть.

Молодой человек шагнул к ней, недоверчиво всматриваясь в щель. Затем приложил ухо, и через мгновенье его брови выгнулись дугой.

– Что там? – напряженно спросила Юта, внимательно следя за выражением лица друга, но Клай лишь прижал к губам указательный палец.

Наконец он отлип от окна, его лицо приняло обескураженное выражение.

– Похоже, там кто-то кого-то дрючит, – проговорил он, почесав затылок. – Такие звуки ни с чем не спутаешь. Присоединимся, моя горячая амазонка?

Юта неуверенно пожала плечами.

– Мы не знаем, кто там, – сказала она, вытирая дождевые капли с лица.

– Тогда самое время узнать, – хрипло проговорил Клай. Морозно-голубая молния ланцетом рассекла ночное небо, на мгновенье осветив его бледное лицо. Дождь успел немного очистить кожу от крови, но алые разводы еще оставались на щеке и подбородке парня.

Не дожидаясь ответа Юты, он двинулся к крыльцу, и девушка последовала за ним.

– Сейчас ты их напугаешь своим стуком, и у бабы в вагине хрен застрянет, – хихикнула она.

– Вполне себе может быть, – кивнул Клай. – Только не забывай, что там могут быть мужики. У них тоже задницы сжимаются?

– Не знаю, – призналась Юта.

– А может, там бабы. Или вообще, некрофил.

– Тогда ему повезло. У мертвяков уже ничего не сокращается, – резонно заметила она.

Клай громко постучал. Некоторое время ничего не происходило, затем до слуха молодых людей донесся звук шаркающих шагов. Клай подобрался, как тугая пружина. Он кивнул Юте, подавая знак, чтобы в случае стандартного вопроса «Кто там?» отвечала она, и девушка уже приготовилась выпалить наспех придуманную сказку про аварию на дороге, как в замке заскрежетал ключ, и дверь со скрипом открылась. Наружу высунулась чья-то взъерошенная голова с пухлыми щеками.

«Парень, – мелькнуло у Юты в голове. – Совсем щенок…»

Увидев вымокших путников, юноша расплылся в туповатой улыбке.

– Добрый вечер, – гнусаво протянул он. – А я думал, что это тетя Аня там ходит.

Клай и Юта обменялись многозначительными взглядами.

– Привет, – сказал Клай, дружелюбно улыбаясь. – Ты что, ждешь тетю?

Юноша с готовностью кивнул.

– А дома есть кто-то еще? – осторожно поинтересовалась Юта.

Тот засунул палец в ухо.

«Как будто там кнопка специальная, которая выдает подсказку», – подумала Юта, и почему-то ей стало смешно. Похоже, этот чудик с немытыми волосами не очень-то дружит с головой.

– Не-а, – ответил парень, внимательно разглядывая палец, которым исследовал ухо. – Только я и тетя Аня.

– Впустишь нас? – вкрадчиво проговорил Клай. – У нас сломалась машина, и мы заблудились.

– Да, – кивнул толстяк, отворяя дверь настежь и пропуская продрогшую пару внутрь. – Людям надо помогать. Надо быть добрым.

Улыбаясь влажными от слюней губами, он стоял в темном коридоре, выпятив рыхлый живот. У него был вид не в меру располневшего ребенка, который в новогоднюю ночь обнаружил под елкой свою долгожданную игрушку.

– Хочу с вами познакомиться, – сказал он, протягивая Клаю руку. Тот пожал ее, однако тут же одернул назад, брезгливо вытирая об джинсы.

– Я Дима Букин, – представился юноша, которого, казалось, ничуть не смутила реакция Клая. Он перевел взгляд своих маслянистых глаз на Юту. – Дима Букин.

– Лена, – сказала Юта. Она с сомнением посмотрела на толстую бледную руку парня и лишь кивнула вместо рукопожатия.

– А я Вася, – хмуро отозвался Клай.

– Идемте, – предложил юноша и, переваливаясь из стороны в сторону, двинулся по коридору.

– Я сейчас схожу в туалет, – предупредил он, когда они оказались в крошечной комнате с низким потолком. – А вы меня ждите.

– Конечно, будем ждать, – закивал с серьезным видом Клай. – Ты там аккуратней, дружище. Не провались случайно.

– Я не провалюсь.

Юта прыснула, не удержавшись.

Дима тоже заулыбался бессмысленно-идиотской улыбкой, с уголка губ потянулась блестящая ниточка слюны. Его круглое лицо было совершенно ровным, как ком теста, в который вдавили бесцветные глаза-пуговки. Когда он улыбался, казалось, кто-то невидимый стоял за спиной полоумного, растягивая кончиками пальцев его рот в разные стороны.

– Там дырка слишком маленькая, – пояснил Дима. – Поэтому я не упаду.

Клай вздохнул.

– Иди-иди, – буркнул он, плюхаясь на грубо сколоченный топчан, укрытый ветхим одеялом.

Дима засеменил прочь, то и дело оглядываясь.

– Похоже, этот придурок трахал свою руку, – приглушенно сказал Клай, вновь вытирая пальцы об одеяло.

Юта изумленно уставилась на друга, и лишь когда до нее дошел смысл сказанного, брезгливо скривила губы.

– Он ненормальный, Клай, – тихо сказала она. – И мне не нравится, что он ждет какую-то тетю. Посмотри, в какой дыре он живет. Сюда ни одна тачка не проедет. Получается, его тетя по лесу в такую погоду шляется?

– Послушай, Юта… Может, и нет никакой тети, – сказал Клай. – Нужно потрясти этого толстяка. Наверняка в доме что-то есть.

Юта оглянулась. Два колченогих табурета и старый рассохшийся стол – вот и вся обстановка в комнате. Подоконник был завален потрепанными толстыми тетрадями на пружинах. Электричества в доме, похоже, не было, поскольку на столе стояло несколько консервных банок с горящими свечами.

Дима вернулся спустя минут пять, неся ворох скомканных тряпок.

– Вытритесь. А то заболеете, – сказал он, держа их перед собой.

– Нет уж, – отказался Клай, все еще помня его липкое рукопожатие. – Как-нибудь так обсохнем. И вообще, мы закаляемся.

Толстяк бросил тряпки прямо на пол, шагнув ближе, и Клай с Ютой смогли рассмотреть странного жильца избы более внимательно. Пшеничные жидкие волосы висели, словно влажная солома, лоб и приплюснутый нос усеяны зреющими угрями. На парне был донельзя засаленный комбинезон из затертой джинсы и изжеванная майка в грязных разводах. Ноги толстяка были босыми, под давно не стриженными ногтями чернела грязь. Судя по всему, в последние месяцы он не особенно обременял себя обувью. Юта брезгливо отвернулась.

– А вы меня обманули, – вдруг сказал Дима, заговорщически подмигивая Юте.

– Да? Интересно, с какого перепоя ты так решил? – прищурился Клай.

– Вас по-другому зовут, – пояснил толстяк. Он ткнул грязным, пухлым как сарделька пальцем в Клая. – Ты не Вася.

Развернувшись на мозолистых пятках, он указал на притихшую Юту:

– А ты не Лена. Вы Клай и Юта.

«Ну вот и все, глупый придурок, – подумала Юта. – До этого я еще была готова впрячься за тебя, если Клай решил бы тебя прикончить… Но сейчас ты сам себе приговор подписал».

Лицо Клая потемнело.

– Ты что, подслушивал, засранец? – сквозь зубы проговорил он.

– Нет. Подслушивать нехорошо, – продолжая безмятежно улыбаться, ответил Дима. – Просто я очень хорошо слышу. Даже в туалете. Не злитесь. Мне так даже больше нравится. Клай и Юта, круто звучит. Или Юта и Клай. Почти как Бонни и Клайд.

Юта кашлянула.

«Видать, не такой уж он и валенок», – с удивлением подумала она.

– Я тоже хочу кличку, – заявил Дима, почесав под мышкой. – Какую-нибудь здоровскую. А то все Дима, Дима…

– Ну что ж, давай тебе «погремуху» придумаем, – с усмешкой произнес Клай. Он запрокинул голову к затянутому паутиной потолку, словно там был нацарапан список кличек на выбор, и на несколько секунд задумался.

– Во. Придумал, – наконец произнес Клай. – Ты будешь Дудл.

– Дудл? – озадаченно переспросил Дима, теребя лямку комбинезона. – А… а почему Дудл?

– А почему не Дудл? – хладнокровно парировал Клай, и Дима-Дудл заулыбался, роняя капли слюны на грязный пол:

– Дудл, Клай и Юта… Класс! А тетю Аню как будем называть?

«Волосатая Жопа», – мысленно проговорил Клай, изо всех сил сдерживая себя, чтобы не съездить в челюсть этому босоногому идиоту, пускающему слюни.

– Когда придет, тогда и решим, – встряла в разговор Юта.

– У вас дома есть телефон, Дудл? – спросил Клай, и толстяк покачал головой.

– Нет. Но тетя Аня обещала мне купить.

– Не сомневаюсь, – кивнул Клай. – Она, судя по всему, очень заботливая, эта твоя тетя Аня.

– Очень. Так как мы ее назовем? – не отставал новоявленный Дудл.

– Как тебе тетя Онания? – предложил Клай, которому этот недоумок уже начал надоедать. – Полагаю, она будет в восторге. И даже паспорт себе поменяет по поводу этого счастливого события. Если, конечно, он у нее есть…

Дудл засиял, как начищенный пятак.

– Здорово! Тетя Онания и Дудл…

Клай и Юта, едва сдерживаясь от смеха, посмотрели друг на друга.

– У тебя кровь, Клай, – внезапно сказал Дудл, указывая на лицо молодого человека.

– Это не кровь, – как можно беззаботней ответил Клай. – Это… томатный сок.

Толстяк понятливо кивнул, будто ждал именно этого ответа.

– Я тоже иногда на себя что-нибудь проливаю. Тетя Аня, то есть тетя Онания, меня ругает за это. А потом она отворачивается, а я ей фиги кручу в спину.

Он как-то странно посмотрел на Юту и вдруг задал вопрос:

– А вы любите друг друга?

– Очень, – буркнул Клай. – Так любим, что даже потеем… А иногда даже заикаться начинаем.

Толстая рука Дудла словно невзначай коснулась промежности, на котором влажнело пятно.

– Я бы хотел себе подружку, – мечтательно произнес он и провел кончиком языка по пухлым губам.

– Для того чтобы у тебя появилась подружка, нужно привести себя в порядок, – не выдержала Юта. – Помойся и постриги ногти. Это для начала.

Дудл с удивлением оглядел себя, будто слова девушки стали для него неожиданной новостью и откровением.

– Да? – задумчиво протянул он. Пошевелил грязными пальцами ног, затем поднял глаза на Юту:

– А ты бы могла со мной дружить?

– Слышишь, ты, жирный… – начал Клай, багровея от ярости, но Юта торопливо взяла его за руку, перебив:

– Дудл, мы проголодались. У тебя есть чего-нибудь?

Толстяк закивал, как китайский болванчик.

– Конечно, есть. Человек же не может ничего не кушать, – справедливо заметил он. – Он тогда умрет от голода. Сейчас я посмотрю…

– Нет, дружище, постой, – окликнул его Клай, слезая с топчана. – Составлю тебе компанию. Заодно покажешь свой дом, да?

Дудл с всасывающим звуком втянул в себя выступившую слюну.

– Тебе правда интересно? – не поверил он, облизнув губы.

– Очень. Давай, вперед.

Шаркая голыми подошвами, Дудл вышел из комнаты, и Клай, подмигнув Юте, заспешил следом.

– Здесь мы разговариваем и пьем чай, – пояснил Дудл, обводя рукой пространство следующей комнаты. По размеру она была чуть больше той, где осталась Юта. Обстановка скудная, как в лачуге спившегося алкоголика – громадный исцарапанный стол, несколько полуразваливающихся табуреток и продавленный облезлый диван. Единственное, что поразило Клая – огромные стеллажи, упирающиеся в потолок, полностью забитые книгами и пожелтевшими от времени журналами.

– Твоя тетя что, в библиотеке работает? – поинтересовался он.

– Не-а, – с безразличным видом отозвался толстяк. – Она это… как его…

– Что?

– Медсестрой раньше была, – вспомнил Дудл.

– Это хорошо. Клизмы и уколы тебе бесплатно, значит, делает, – с наигранным уважением сказал Клай.

– Что?

– Ничего. А это че за хрень?

С этими словами Клай указал на пол, где темнел квадратный люк с латунной ручкой.

– Это наш холодильник, – понизив голос, сообщил Дудл. У него был такой вид, словно он сообщал секретный код вечной молодости. Не без труда откинув дверцу, он взял со стола одну из свечей и начал осторожно спускаться вниз. Помедлив, Клай решил последовать его примеру.

– Вот огурцы, – начал перечислять Дудл, освещая пыльные банки на полках. Крошечный огонек пламени трепетал на сквозняке, и толстяк бережно прикрывал его пухлой ладонью. – Это кабачки. Там сало. А это рыба. Тетя Онания ее засолила, – с гордостью известил он.

– Тащи все, что в руках уместится, – велел Клай. Его взгляд уткнулся в пузытую бутыль, горлышко которой было замотано заскорузлой тряпкой. – А это что?

Дудл покачал головой.

– Тетя Онания не разрешает это пить. Когда ее не было, я попробовал, а там горько. Меня даже вырвало.

– Отлично, – усмехнулся Клай, забирая бутылку. – То, что надо.

– Клай, она будет ругаться, – засомневался Дудл, глядя, как бутыль плавно переместилась с полки в руки его гостя.

– Ничего страшного. Я тебе секрет открою. После ужина дольешь туда воды, чтобы «пузырь» был полным. Твоя горячо обожаемая тетушка ни фига не заметит.

– Хорошая идея, – обрадовался Дудл.

«А потом получишь по своей толстой жопе за разбавленное бухло, – подумал Клай, поднимаясь наверх. – Если я с вами раньше не разберусь…»

– Я вижу еще одно помещение, – сказал он, выглядывая из комнаты. – Что там?

– Кухня, – запыхавшимся голосом ответил Дудл. – Мы там готовим.

«Логично, – отметил Клай, заглядывая внутрь и держа перед собой свечку. – Хотя я бы не удивился, если бы ты там устроил спальню или сортир».

В углу кухни располагалась самодельная печка из кирпича, вокруг в беспорядке валялись дрова, на крошечном столике высилась груда грязной посуды.

– А воду где берете? – спросил Клай, открывая заслонку в печке. Угли были еще теплыми, помаргивая своими рубиновыми глазами.

Дудл неопределенно махнул рукой.

– У нас ручей тут рядом, – сказал он. – Картошку будешь? Я сварил.

– Все буду, – рассеянно ответил Клай, потеряв интерес к кухне. Он с разочарованием отметил, что поживиться в этой халупе было абсолютно нечем. Оставалась надежда, что у тети «Онании» можно будет позаимствовать пару рублей. А может, у нее найдется даже какая-нибудь «ювелирка». Должно же быть хоть что-то ценное в этом гадючнике?!

Он открыл какую-то дверь и тут же поморщился от запаха экскрементов. Прямо в полу зияла источавшее зловоние дыра, небрежно прикрытая рваной газеткой.

– Это туалет, – похвастался Дудл. – Видал? И ничего смывать не надо!

– О да, – кивнул Клай, морщась от невыносимой вони. – Супер-пупер-сортир… Надо же додуматься, выкопать парашу прямо в доме… Ты, наверное, и душ прямо здесь принимаешь?

– Не. Я в ручье моюсь.

– Ага. И последний раз это было в прошлом году, – хмыкнул Клай, запирая дверь.

– Чего?

– Забей, проехали. А что на втором этаже? – полюбопытствовал Клай, глядя на темнеющие ступеньки, которые уходили куда-то вверх.

– Там комната тети Онании, – последовал ответ. Было видно, что Дудл утомился выступать в роли гида собственного дома, и он был бы не прочь приступить к ужину. – Пойдем есть, друг.

Ничего не ответив, Клай начал подниматься наверх. Дудл, помявшись, двинулся за ним, кряхтя и сопя от напряжения – его руки были заняты провизией, которую он набрал из погреба.

Клай остановился у двери, удивленно глядя на массивный замок, висящий в петлях.

– На хрена твоей тете запирать дверь? Боится, что ты там еще один туалет устроишь?

Дудл пожал плечами.

– Она там богу молится, – сказал он, шмыгнув носом. – Не любит, когда я захожу туда.

«Может, как раз именно туда мне и нужно?» – шевельнулась у Клая затаенная мысль.

– Я хочу посмотреть, что внутри, – сказал он, но Дудл лишь глупо улыбнулся.

– Нет, Клай. Она всегда берет с собой ключ.

– Тогда я сломаю дверь.

Клай поставил бутыль со спиртным на пол и ударил ногой. Раздался глухой хруст, но дверь не шелохнулась.

«Сделано на совесть», – мелькнула у молодого человека мысль.

– Клай, не надо, – попросил Дудл. На его пухлом лице отразился испуг. – Тетя Онания придет, и я попрошу, чтобы она показала тебе комнату.

– И она с удовольствием последует твоему совету, – в тон идиоту продолжил Клай. – Ведь она так обрадуется ночным гостям… Ладно.

«Дождемся старуху и вскроем эту конуру, – решил он. – Все равно дверь крепкая, с двух ударов ее не выбить».

– Я все приготовлю, а вы меня подождите, – сказал Дудл.

Клай молча спустился вниз и, войдя в комнату, поставил бутыль на стол.

– Трофей, – с усмешкой произнес он, с треском отдирая от горлышка засохшую тряпицу. Открыв бутылку, принюхался. Так и есть, водка.

– Смотри, что я нашла, – сказала Юта, толкнув ногой бесформенный предмет на полу.

– Что там? – спросил Клай, наклоняясь, чтобы разглядеть его получше.

Юта с отвращением скривила губы.

– Он извращенец.

Клай осторожно поднял странный предмет за сальные пакли, приблизив его к свечам. На него, ухмыляясь, пялилось неуклюже намалеванное лицо женщины, изображенное на сдувшемся футбольном мяче. Губы жирно обведены багровой краской, веки неумело закрашены синим цветом. В качестве волос были использованы обрывки тряпья, приклеенные смолой. Посреди громадного рта темнело неровное отверстие в мутных разводах.

– А говорил, что у него подруг нет, – сказал Клай, хихикнув. – Вон, какая секси-башка с рабочим ртом… А Дудл своей девушке, точнее ее голове, с собственной рукой изменяет…

– Тьфу, мерзость, – сплюнула Юта. – Я сначала не поняла, что он в эту дыру…

– Было бы интересно посмотреть, как этот жирдяй наяривает футбольный мяч, – развеселился Клай, держа «голову» за лохмотья «волос». – И в Интернет выложить, а?

– Говори потише.

– Да по херу, – беспечно проговорил Клай. – Где ты нашла это произведение искусства?

– Под кроватью, – ответила Юта, и тот закатил ногой сдувшийся мяч обратно под топчан.

– Ему жить-то осталось от силы час, – прошептал Клай. – Подождем старуху, и все закончится. И где шастает родственница этого дебила?

– Клай, у меня было такое чувство, что за окном кто-то есть, – вдруг сказала Юта. Она посмотрела на толстые доски, которыми было наглухо заколочено окно.

– Почему они закрыли все окна?

– Потому что он стесняется, – с усмешкой пояснил Клай. – Может, он не хочет, чтобы видели, как он шпилит дырявый мяч, а в перерывах гоняет шары в своем проперженном комбезе. К тому же мы не знаем, какие тараканы в голове у его тети, с которой я прямо-таки жажду познакомиться. Может, она любит танцевать голой на столе, а потом поджигать свой газовый выхлоп зажигалкой и при этом петь: «Взвейтесь кострами»…?

– Мне не нравится этот шизанутый утырок, – покачала головой Юта. – Когда он на меня смотрел, в его глазках что-то зашевелилось. Как будто он все понимает и очень глубоко шифруется. Клай, мне кажется, он не тот, за кого себя выдает.

– У тебя мания преследования, – сказал Клай, делая глоток из бутылки. Поперхнулся, вытирая выступившие слезы. – Дерет, как горчица! Попробуй, Лена-Юта.

– Не хочу.

В коридоре послышались шаги, и вскоре в дверях замаячила неуклюжая фигура Дудла. В его мясистых руках было несколько жестяных мисок.

– Я сейчас, – пропыхтел он, ставя их на стол и вновь засеменив на кухню.

– Девки спорили на даче… У кого манда лохмаче, – зевнув, проговорил Клай. Он взял соленый огурец, и, надкусив, удовлетворенно кивнул:

– Оказалось, что лохмаче у самой хозяйки дачи.

– А вдруг это она? – заговорила Юта. – Его тетка там, следит за нами?

Клай вновь приложился к бутылке, щеки его раскраснелись.

– Если она еще не старая, я готов ей вдуть, – сказал он, рыгнув.

– Тогда я оторву твои яйца, – пообещала Юта. Она улыбалась, но в ее пронзительном взгляде сквозил холод. – Вообще берега попутал, мальчик.

– Ты мне что, жена, что ли? – прищурился Клай. – Только попробуй меня ревновать, сучка. Я тебе сиськи на спине узлом завяжу.

Он вытащил из миски ломтик сала, обнюхал его, затем сунул в рот. – Не забывай, кто к кому в свое время обратился за помощью. Это ты ко мне чуть ли не на карачках приползла.

Лицо Юты исказилось в отталкивающей гримасе. Она уже хотела что-то сказать, как вошел Дудл.

– Мы не будем ждать мою тетю? – спросил заискивающим тоном, глядя как Клай с бесцеремонным видом жует сало. – И поужинаем вместе?

– Кто опоздал, тот не ест, – сказал тот с набитым ртом.

Дудл сел за стол, с вожделением глядя на миски, наполненные нехитрой снедью. Было видно, что какое-то время чувство ответственности перед родственницей отчаянно борется с сосущим голодом. Очевидно, разложенная на столе еда перевесила чашу весов, и он, вздохнув, подвинул к себе тушеные кабачки.

– Что это за макулатура? – осведомился Клай, кивая в сторону подоконника, заваленного тетрадями. – Мемуары? Или вы это вместо туалетной бумаги используете?

Дудл захихикал, роняя изо рта кусочки пищи, словно услышал остроумную шутку.

– Не, Клай, – сказал он, продолжая поглощать кабачки. – Для туалета тетя Онания приносит газеты. Если их нет, я лопухов в лесу набираю. На подоконнике мои книги.

Юте показалось, что она ослышалась.

– Книги? – недоуменно переспросила она.

– Конечно. Я ведь писатель, – ответил Дудл. Он вытер рот, скромно потупившись. – По моим книжкам скоро будут фильмы снимать.

Клай чуть не поперхнулся вареной картофелиной.

– Ну да, – откашлявшись, произнес он. – Не сомневаюсь, они получат «Оскара». О чем хоть пишешь, Пушкин ты наш ненаглядный? Как ты ходишь из комнаты на кухню, а потом в сортир и обратно? А между делом душишь одноглазую змею и развлекаешься с футбольным мячиком?

Дудл, казалось, даже не заметил язвительного намека.

– Ну почему же. Я пишу обо всем, – ничуть не смутившись, ответил он. – Настоящий писатель должен быть это… раз-но-сто-рон-ним. Он должен уметь писать все – от мелодрам до «хоррора».

Юта замерла с открытым ртом. Перехватив внимательный взгляд Клая, она недоверчиво спросила:

– Так ты что, алфавит знаешь?

Клай засмеялся.

– Знаю, – невозмутимо сказал Дудл, вновь сунув в рот ложку с кабачками. Казалось, обидные издевки незваных гостей его вовсе не цепляли. – Я ведь много читал. Писатель должен постоянно повышать свой уровень. Иначе будет топтаться на одном месте. И он не сможет развиваться, – чавкая, закончил он.

Юта молча взяла одну из тетрадей. Открыла и склонилась над свечой, скользя взглядом по каллиграфическому почерку.

«Красиво пишет, стервец», – подумала она, а вслух прочитала:

– ДОЛИНА ОТВЕРЖЕННЫХ. «Смысл жизни только в одном – в борьбе». Антон Павлович Чехов».

Девушка подняла голову, задумчиво посмотрев на Дудла. Он сидел, склонившись над миской с картошкой, и торопливо жевал, словно в любой момент у него могли отобрать его ужин.

Юта вновь уткнулась в потрепанные листы.

«…Близился вечер. Утомленное за день небо наливалось густым пурпуром… Эркли изнемогал от множества ран, полученных в беспощадном бою, но все равно продолжал путь…»

Юта закрыла тетрадь, пытаясь привести мысли в порядок.

– Это фэнтези, – счел необходимым пояснить Дудл, потянувшись за салом. – У меня много жанров. В одной тетради фэнтези, в другой – детективы. В третьей комедии. Есть и книги для взрослых. Ну, вы понимаете, о чем я.

Он вытер липкий подбородок и сально подмигнул Юте.

– Вам же уже есть восемнадцать? – спросил он.

Клай был настолько ошарашен ходом событий, что даже не нашелся, что ответить, а лишь машинально поглощал пищу.

Пока Дудл перечислял свои литературные «труды», Юта взяла следующую тетрадь.

«ЗОВИ МЕНЯ «МЯСОРУБКОЙ», – прочла она, чувствуя, как по спине заструился неприятный холодок. Она пролистнула несколько страниц, вчиталась в аккуратные строчки без единой помарки:

«…широкое лезвие вошло в трепещущую плоть, словно в торт… брызнула горячая кровь… Она зашлась в истошном вопле, но Мясорубка, ухмыляясь, проткнул ее соски крючьями… Крючья крепились к стальным цепям, которые Мясорубка намотал на кулаки…»

Юта положила «рукопись» обратно.

– Ты что, не любишь ужастики? – спросил Дудл, с интересом наблюдавший за девушкой.

– Нравятся, – машинально ответила она. – Но, к сожалению, у меня нет времени, чтобы сейчас читать твои книги. Да и света маловато, при свечах глаза портить…

– Ничего, я не обижаюсь. Кстати, ужастики бывают разными, – авторитетно заявил Дудл, по очереди облизывая толстые пальцы. – Есть темы с привидениями и домами, где ночью хлопают двери. А есть «мясные»… про маньяков с бензопилами.

Юта подумала о странном шорохе за окном и зябко повела плечом.

– У меня есть один рассказ, он очень нравится моей тете, – продолжал Дудл. – Он про художника, которого никто не понимал. Этот художник сошел с ума. Он начал воровать младенцев из родильных домов, а когда роддомы стали охранять – покупал детей у бомжей. Он устроил в подвале мастерскую, где поставил огромную мясорубку. В мясорубке художник прокручивал младенцев, а из полученной каши рисовал картины. Чтобы они не воняли, он обрабатывал…

– Отличная история, – перебил его Клай. – Я где-то слышал уже эту сказку.

Дудл нахохлился, напоминая енота, у которого из-под носа забрали еду.

– Ты не мог ее нигде слышать, Клай, – сказал он, обиженно надув губы. – Это я придумал.

Клай взял в руки бутылку, глотнул, с шумом выдыхая:

– Ладно, не напрягайся. Ты прямо Стивен Кинг, Дудл. Не ожидал, если честно.

– А вот совсем недавнее, – продолжил толстяк, не обратив внимания на комплимент. – Про работника морга. Он оставался на ночь в морге и развлекался с трупами молодых девушек. Резал дырки в теле и насиловал их в отверстия. У этого мужчины была дочь, которую он бросил вместе с женой. Много лет назад. И вот как-то в морг доставили очень красивую девушку. Она была беременна. И тот мужик узнал в ней свою дочь. Он не очень любил ее и вскрыл ее живот. Ребенок еще дышал, и этот мужик…

Дудл запнулся, видя, что Клай с Ютой слушали его вполуха.

– Гм… Но, наверное, я не буду вам всего рассказывать, – помявшись, произнес он. – Лучше вы потом сами прочтете. А хотите, я про вас напишу книгу?

– Про нас? – переспросила Юта.

– Ну да, – оживился толстяк. Казалось, он уже мысленно прорабатывал сюжет предстоящего романа. – А что тут такого? Например, она будет называться «Тени на дороге». Допустим, Юту изнасиловал богатый банкир, и Клай в отместку сжег его офис, а банкиру отрезал голову. И теперь за вами гонятся не только менты, но и дружки банкира. И вы ездите по трассам и всех убиваете на своем пути. Но потом у вас сломалась машина, и вы попали ко мне в дом. Как вам идея?

– Мне нравится, – похвалил Клай. Внешне он держался в присущей ему развязно-нагловатой манере, хотя внутри у него что-то неприятно зацарапалось. Он был поражен, услышав слова Дудла о сюжете для книги, который прямо-таки зеркально отражал реальность.

«Этот идиот практически попал в «десятку», описав наши похождения!» – с изумлением подумал он.

И вообще, кто этот странный псих?!

«Он далеко не идиот, раз умудрился что-то написать», – шепнул внутренний голос, и Клай заерзал на топчане.

– Ну? – настаивал Дудл. – Нравится сюжет?

– Нравится, – хмыкнул Клай. – Только давай так. Пусть мы в конце живы останемся. Идет?

– Идет, – улыбаясь, проговорил Дудл. – Что вам еще рассказать?

– Может, хватит на сегодня? – вмешалась Юта.

– Ну почему же? – внезапно сказал Клай, и она потрясенно уставилась на друга.

– Дудл оказался не просто гостеприимным хозяином. Но и талантливым человеком, – с плохо скрытым сарказмом произнес Клай. Он улыбался, но глаза его были похожи на две темные бойницы. – За окном ливень, гром… А здесь тепло, классная компания, да и «пузырь» есть… Что еще нужно для уютного вечера? Правда, Дудл?

– Правда, – поддакнул толстяк. Покончив с картошкой, он отодвинул миску и положил толстые руки перед собой, словно школьник за партой. – Я расскажу вам одну историю. Правда, концовки пока нет… Но надеюсь, вы поможете мне советом. Ходили слухи, что нечто подобное было на самом деле… Типа, как сейчас модно, «основано на реальных событиях»…

– Валяй, – подбодрил его Клай, поудобнее устраиваясь на топчане. Алкоголь подействовал мгновенно, по телу стремительно разлилась приятная истома, все мысли, связанные с недавними злоключениями на заправке, растворились, как дым.

– Вы когда-нибудь слышали об НЦСТ? – неожиданно спросил Дудл.

– Нет, – ответил Клай. – Ты хотел сказку рассказать, а не загадки загадывать. Не грузи, Дудл.

Толстяк перевел взор на Юту, но она лишь молча покачала головой.

«Он стал другим», – удивленно подумала она.

В самом деле. В пустых бесцветно-водянистых глазах толстяка заискрились огоньки, короткие, неуклюжие фразы постепенно выстраивались в продуманные и наполненные смыслом предложения.

– Этот термин означает «нетерпимость к целостности собственного тела», – объяснил Дудл. – Есть такое явление, оказывается. То есть рождается человек и живет припеваючи. Идет время, и вдруг к двадцати годам он понимает, что у него, к примеру, лишнее ухо. Или рука. А может, даже нога. И люди готовы заплатить большие деньги, чтобы хирург провел операцию по ампутации этой части тела. Но законы наши таковы, что за такие вещи можно оказаться в психушке. Да и потом, человек после ампутации часто становится инвалидом. А государство должно платить ему пенсию… так что в России это пока не распространено. Но некоторые находят выход. Они травмируют конечность, а в рану специально заносят инфекцию, чтобы началось нагноение… Когда уже начинается гангрена, врачу ничего не остается, как отрезать гниющий кусок плоти.

Дудл сложил пальцы в «замок».

– Но это я так, типа, вступление. Рассказ мой будет о маленькой девочке. Я специально не буду давать ей имя… Впрочем, имен не будет и у других героев книги. А то вы запутаетесь. Пусть она будет просто Девочкой… Итак, Девочка была добрым и отзывчивым ребенком. У нее были любящие родители – Мама и Папа. Семья была богатой, и они собирались отметить день рождения дочки. Ей исполнилось семь лет. С этого момента все и началось…

Дудл умолк. Наморщив лоб, он уставился на свои сплетенные пальцы.

– Забыл? – ехидно поинтересовался Клай. – Юта, дай ему тетрадь. Пусть хоть читает…

– Нет там тетради с этим рассказом, – медленно произнес Дудл. – Я только собираюсь написать его, а сейчас у меня все в голове. Просто я пытаюсь представить эту картину… так получается красочнее, когда у тебя все перед глазами… Как сказал один писатель, главное, не уметь писать… главное – уметь видеть то, о чем ты хочешь написать…

Он поднял голову. Отекшие глаза Дудла были слегка сощурены, словно ему мешала свеча, огонек которой трепетал в нескольких сантиметрах от его одутловатого прыщавого лица.





* * *


… Девочка очень любила природу, и животный мир в особенности. И когда один из мальчишек раздавил жука, она его ударила палкой. Хулиган заревел и убежал в дом. Он обещал, что пожалуется родителям, но Девочка не боялась наказания. Она знала, что Папа и Мама на ее стороне. Они с другими ребятами стали запускать воздушного змея, но тот случайно вырвался из рук и запутался в огромном дереве, что росло за участком.

«Жалко, – сказал уныло один из мальчишек. – Он застрял так высоко! Никто его не достанет…»

Девочка вышла вперед.

«Я достану», – сказала она и решительно полезла на дерево. Дети разинули рты и смотрели, как она карабкалась по дереву. Тем временем Девочка лезла все выше и выше, а ветки становились все тоньше и тоньше. Подул сильный ветер. Казалось, змей был совсем рядом… Осталось всего несколько сантиметров…

Пока Девочка пыталась дотянуться до воздушного змея, вернулся ее Папа. Он был в командировке и специально отпросился пораньше, чтобы поздравить дочку. Когда он приехал, он увидел дочку и поцеловал ее. Он заметил, что рука Девочки забинтована, но ничего не сказал при детях. А когда появилась возможность, он спросил об этом Маму.

«Она просто порезалась о стекло», – объяснила Мама, но Папа видел, что она что-то скрывает. Он наклонился и прошептал Маме на ухо:

«В прошлом году наша дочь пыталась отрезать ножницами палец. Сейчас у нее забинтована рука. Что произошло, пока меня не было?»

И тогда Мама показала знаком, чтобы Папа вышел наружу. Она вышла следом и сказала:

«У нас возникли трудности. И если тогда наша дочка пыталась отрезать палец, то позавчера она залезла в гараж, нашла пилу и принялась пилить себе руку. Хорошо, я оказалась рядом. Рана несерьезная, и я сама перевязала ей руку».

Папа побледнел.

«Ее нужно отвезти к врачу, – сказал он. – Ей нужна помощь психолога. Пойду к ней…»

А тем временем Девочка все тянулась к змею. Неожиданно она заметила, как на соседнюю ветку приземлилась бабочка. Она была такой красивой, что Девочка на мгновенье позабыла обо всем на свете.

«Вот бы мне превратиться в бабочку, – подумала она мечтательно. – Я бы улетела далеко-далеко… Где вокруг замечательные цветы, всегда тепло и светит солнышко…»

Кто-то внизу закричал:

«Давай скорее, мы хотим играть дальше!»

Девочка вздрогнула и от неожиданности переступила ногами. Ветка вдруг выскользнула, и она ощутила пустоту. Девочка едва успела ухватиться руками за другую ветку. К несчастью, она была очень тонкой и треснула. Девочка повисла над землей. Дети ахнули. Кто-то побежал звать взрослых. А Девочка висела на сломанной ветке и смотрела на бабочку, которая плавно шевелила своими крылышками.

«Не бросай меня», – тихо попросила Девочка, но ее руки уже не могли держаться, и она разжала пальцы. Она упала вниз, спиной на землю. Папа кинулся к ней, но она уже ничего не слышала и не видела. А перед тем, как Девочка потеряла сознание, на ее щеку приземлилась бабочка…



– Та же самая? – полюбопытствовала Юта, начиная проявлять интерес к рассказу.

Дудл озадаченно почесал затылок.

– Не знаю, – признался он, поразмыслив. – Но это неважно.

– А что важно? – подал голос Клай. – У девчонки выросли крылья, и она улетела в теплые края?

– Нет, – терпеливо ответил Дудл.



…Девочка сломала позвоночник. Она больше не могла ходить, и ей пришлось пересесть в инвалидную коляску. Папа часто возил ее к врачу – своему старому приятелю по службе. Назовем его Врач. Врач как-то странно хромал, но никто никогда не спрашивал его, почему.

Когда Девочка лежала в больнице, он ухаживал за ней, как за дочерью, и подолгу разговаривал с ней. Девочка очень привязалась к Врачу. Потом Девочку вернули к родителям… Но почему-то дома она себя начала плохо чувствовать, и ее снова отвезли в больницу. Так повторялось несколько раз, и родители не знали, что подумать. Как-то раз ее вновь повезли к Врачу – у Девочки была раздроблена рука. Папа был белым, как мел, и его трясло. Было видно, что ему очень страшно.

«Что с ней произошло? – спросил Врач. – Я должен сообщить в милицию!»

Но Папа уговорил друга не делать этого.

«Она нечаянно сунула руку в блендер», – признался он, но при этом не смотрел в глаза Врачу.

«Ты плохо выглядишь», – сказал Врач. Папа хотел что-то сказать, но промолчал.

Через несколько дней в больнице произошел сильный пожар. Здание загорелось ночью, когда все пациенты спали. Погибло одиннадцать детей, больше двадцати получили ожоги. Девочка сгорела во сне. Ее тело обуглилось так, что его невозможно было узнать.

А еще спустя неделю Папа вызвал к себе частного сыщика. Так и будем его называть – Сыщик.

«Я хорошо заплачу тебе, – сказал ему Папа. – Но мне нужна правда. Даже если моей дочери нет в живых, я хочу знать, что произошло».

«Я слышал о трагедии в больнице, – сказал Сыщик. – Чем я могу помочь?»

«Мы были на опознании. И не верим, что тот самый труп, который нам показали – наша Девочка, – сказал Папа. – Я верю своему сердцу. Может, она еще жива?»

Сыщик обещал подумать, а потом перезвонил вечером и сказал, что согласен провести расследование.

Вечером он сидел в доме Папы и Мамы. Мама сидела с бокалом вина. С тех пор, как с Девочку стали преследовать неудачи, она стала много пить.

«Мы считаем, что наша Девочка жива, – начал Папа. – Только я не могу понять, кому и зачем она понадобилась».

«Где находится труп той девочки, что вам показали в морге?» – спросил Сыщик.

«Его кремировали», – ответила мама.

«Это плохо, – сказал Сыщик. – Вам нужно было просить сделать экспертизу. Тогда можно было точно установить – ваша эта Девочка или не ваша».

«Это не она! – закричал Папа. Его глаза сверкали. – Я могу узнать своего ребенка!!!»

«Хорошо, – спокойно сказал Сыщик. – Вы хотите узнать, жива ли ваша Девочка и готовы заплатить за это».

Папа кивнул.

«Мне нужны подробности о вашей Девочке», – сказал Сыщик.

Папа нахмурился.

«Какие еще нужны подробности? Вот ее фотографии, вот медицинская карта из поликлиники…»

«Вы меня не поняли. Я слышал, ваша дочь занималась членовредительством. Сознательно. Мне нужно знать правду».

Мама вздрогнула и выронила стакан с вином.

«Я пойду, мне нехорошо», – сказала она и, шатаясь, вышла из комнаты.

«Я хочу, чтобы это осталось между нами, – тихо сказал Папа, когда они остались вдвоем с Сыщиком. – Видите ли… Наша Девочка получила серьезную травму. Она упала с дерева и сломала позвоночник. Но кроме этого, у нее произошли изменения в голове. Очень нехорошие изменения».

Папа тяжело вздохнул и продолжил:

«Ей начало казаться, что она – бабочка. Представляете? Требовала сказки и истории только про бабочек. Смотрела мультфильмы про бабочек и документальные фильмы про них… Просила, чтобы всю комнату обвешали фотографиями цветов и бабочек… Мы надеялись, что это все пройдет, но становилось только хуже и хуже. Вскоре она потребовала, чтобы ее кормили только нектаром, медом и фруктовым соком. От другой еды она отказывалась. При каждой возможности она пыталась откусить себе какой-нибудь палец… Мы прятали от нее все острое…»

Папа наклонился к Сыщику. Лицо его было потным и бледным.

«А потом она стала просить, чтобы ей на лице сделали хоботок. Ведь в природе бабочки пьют нектар с помощью хоботка!»

Сыщик вежливо слушал, лицо его было спокойным.

«Однажды мы нашли коляску пустой и сильно испугались, – опять заговорил Папа. – Мы долго искали Девочку и нашли ее в чулане, среди старых вещей. Она приползла туда, представляешь? Со сломанным позвоночником! Отталкиваясь руками! Нашла старый спальный мешок, развернула его и залезла внутрь!»

Папа начал плакать.

«А когда мы стали вытаскивать ее наружу, она закричала, чтобы мы не трогали ее! Она сказала:

«Я гусеница… Потом я стану куколкой, не мешайте мне. И однажды утром я проснусь красивой Бабочкой!»

Сыщик осторожно сказал:

«Вашу дочку нужно было показать психиатру».

«Да, это надо было сделать… мы надеялись, что все изменится. Но сейчас-то уже какая разница? – ответил Папа. – Просто узнай, что с ней случилось».

Сыщик ушел, и почти месяц от него не было никаких известий. Папа не знал, куда себя деть от неопределенности. Мама теперь пила каждый день, и они постоянно ругались. Уже давно они спали раздельно и втихую ненавидели друг друга.

Наконец Сыщик позвонил и сказал, что у него есть важные новости.

Нервы у Папы и Мамы были на пределе. И когда Сыщик вошел в их дом, они уже готовы были кинуться друг на друга.

«Вы нашли нашу Девочку?!» – одновременно закричали они.

«Нет, – ответил Сыщик. – Но мне кажется, я знаю, кто ее мог забрать».

И он положил перед родителями фотографию.

Лицо Папы потемнело.

«Вы с ума сошли? – крикнул он. – Это ведь Врач! Мой друг! Он лечил нашу Девочку!»

«В наше время все может случиться, – улыбнулся Сыщик. – Друг может предать друга. Жена может изменить мужу и так далее. Выслушайте меня, а потом решайте, верить мне или нет».

Родители уставились на Сыщика.

«Я начну издалека. Во-первых, Врач постоянно проводил время с вашей дочерью, даже когда это была не его смена. Это заметили медсестры и другие врачи. Одна из медсестер мне по секрету рассказала, что на каком-то фуршете Врач выпил и случайно признался, что обязательно усыновил бы Девочку, если бы она была одинокой. Но у нее были вы… Во-вторых, сразу после пожара Врач уволился, и никто ничего о нем не слышал. В-третьих, и самое главное. Я беседовал с жильцами дома возле больницы. Одна старушка мне рассказала, что видела, как начался пожар. Как только из окон начал валить дым, с черного входа вышел Врач. В руках у него был странный сверток, и он очень торопился. Он сел в машину и быстро уехал. А в эту ночь у Врача был выходной! Что он делал в больнице ночью, когда случился пожар?! Что или кто у него был в руках?!!»

«Этого не может быть», – оторопел Папа. Он выглядел растерянным и напуганным.

«Я нашел этого Врача, – заявил Сыщик. – Он сдает свою квартиру, где раньше жил. А сам уехал в старую деревню, где у него дом. Дом окружен высоким забором. Поэтому решайте. Если хотите, можно написать заявление в милицию».

«Нет, – сразу отказался Папа. – Если ничего не подтвердится, меня будут считать дураком и будут все смеяться».

«Вам важно найти ребенка, или то, что над вами буду смеяться? Если хотите, я могу попытаться проникнуть к нему в дом, – предложил Сыщик. – Правда, это будет стоить денег».

Папа сразу же согласился.

«О деньгах не беспокойся, – сказал он. – Я заплачу тебе, сколько надо».



После этих слов Дудл затих. Сгорбившись, он обхватил виски чумазыми руками.

– Эй, ты че? – удивился Клай, который до этого момента увлеченно слушал толстяка. – Уснул, что ли?

– Нет, – всхлипнул Дудл. Он поднял голову, и Клай с Ютой с изумлением увидели, что оно мокрое от слез.

– Просто каждый раз, когда я вспоминаю этот рассказ, мне становится очень жаль эту Девочку, – сказал он, шмыгнув носом. – Девочку и ее родителей… Представляете, каково им? Они каждую секунду переживают за нее… мучаются…

– И это говорит кекс, который пишет, как художник прокручивает младенцев в мясорубке, – ухмыльнулся Клай. – Обоссаться можно, да, Юта?

– Разве я похож на кекс? – растерянно проговорил Дудл.

– Ладно, давай дальше, – сказала Юта. Она сидела на топчане, поджав ноги и обхватив колени руками.

– Та-а-ак… – протянул Дудл. Он наморщил лоб, словно вспоминая, на каком именно моменте он прервал свой рассказ. У него было такое озабоченное выражение лица, словно кто-то пытался в его голове повернуть намертво проржавевший кран.

– Сыщик собрался пойти к Врачу, – подсказала ему Юта, и толстяк облегченно вздохнул. – Да, именно так…



…Сыщик приехал в деревню и нашел дом, в котором затаился Врач. Он долго наблюдал за домом и однажды увидел, как наружу вышел Врач. Он был на костылях, потому что одной ноги у него не было. Купив кое-что из продуктов в магазине, Врач вернулся домой. Этой ночью Сыщик решил проникнуть на участок. Он взял с собой пистолет, веревку, фонарь, нож и еще всякие мелочи.

Ему повезло – ночь была безлунной. Сыщик тихо перелез через забор и подошел к дому. Все окна были закрыты ставнями, дверь заперта изнутри. Сначала Сыщик решил проверить гараж. Он почему-то был открыт, и Сыщик зашел внутрь. Гараж был завален разным хламом, но взгляд Сыщика тут же наткнулся на несколько банок с медом. А на одной из полок лежала книжка про бабочек. Сыщик стал осматриваться более внимательно и увидел, что одна стенка гаража полая. Он толкнул ее, и она упала. За стенкой был маленький закуток с дверью в полу. Сыщик распахнул люк и увидел ступени, которые уходили глубоко под землю. Он включил фонарь и начал спускаться вниз. Перед ним оказался длинный коридор с тусклыми лампочками, и он осторожно двинулся вперед. Когда Сыщик дошел до самого конца, он неожиданно увидел железную дверь. Она тоже была открыта. Но как только он вошел внутрь, тут же зажегся свет.

Врач стоял перед ним на костылях и смотрел на него.

«Вы совершаете преступление, – сказал он, улыбаясь. – Незаконно проникли на чужую территорию, как вор. Вы это знаете?»

«Где Девочка? – спросил Сыщик. Он достал пистолет и наставил его на Врача. – Я знаю, что она у вас».

«Это еще почему?» – удивился Врач.

«У тебя в гараже мед и книжки про бабочек. Девочка сходила с ума по бабочкам».

Врач расхохотался.

«Покажи мне хоть один закон, который запрещал бы держать в гараже банки с медом. И книжки про бабочек», – сказал он, закончив смеяться.

«Веди меня к ней!» – приказал Сыщик.

«Тебе не мешает нога? – вдруг спросил Врач. – Я могу тебе помочь, если это так. Мне вот мешала, и я ее отрезал. Сначала отрезал пальцы на ноге, но потом понял, что этого недостаточно, и оттяпал всю ногу… Человек рождается с кучей лишнего. Вот только он не всегда понимает, что именно ему нужно для того, чтобы обрести счастье».

«Ты шизик, – сказал Сыщик. – Веди меня к Девочке или я отстрелю тебе яйца! Похоже, они тоже у тебя лишние!!!»

«Идем», – сказал Врач и нехорошо улыбнулся. Он повернулся спиной к Сыщику и толкнул дверь, которая была вмонтирована в стену. Перед ними открылся новый туннель, совсем узкий, и Сыщику приходилось пригибать голову, чтобы не набить шишек. В подземелье гулко стучали костыли Врача. Он шел вперед и холодно улыбался. А Сыщик крался сзади, в каждую секунду готовый отразить нападение.

Наконец они пришли в большую темную комнату, и, когда Врач зажег свет, Сыщик потерял дар речи. На стенах комнаты, от пола до потолка, висели человеческие трупы, приколоченные стальными прутами. Тела были без рук и ног, в маскарадных костюмах насекомых. Там были жуки, стрекозы, божьи коровки, тараканы, кузнечики… И, конечно, бабочки. Сыщик с ужасом заметил, что одно из тел еще совсем недавно было живым – лицо умершего только-только начало разлагаться, а пол под ним был в засохших пятнах крови.

«Он прибивал их живыми», – подумал Сыщик. Он успел заметить, что Девочки среди умерших нет, и направил пистолет на Врача.

«Как тебе моя коллекция? – поинтересовался Врач как ни в чем не бывало. – Ни у кого такой нет! Согласен?»

«Ты сумасшедший! – завопил Сыщик. – Быстро признавайся, где Девочка!»

«Давай я отрежу тебе руку, – предложил Врач. – Обещаю, ты сразу почувствуешь себя лучше!»

«Это тебе надо было отрезать себе башку, а не ногу!» – заорал Сыщик.

За его спиной послышался какой-то шорох, но только он смог обернуться, как на его голову обрушилась тяжелая дубина. Он все же успел выстрелить. Последнее, что он успел заметить, – была толстая тетя, нависающая над ним. Потом Сыщик потерял сознание…



Дудл зевнул, потянувшись.

– Мы можем сделать перерыв, если вы устали, – предложил он, почесав прыщавый нос. – Вы можете поспать, а потом я вас разбужу и продолжим.

– Нет, – хрипло произнесла Юта. Она неожиданно поймала себя на мысли, что во что бы то ни стало хочет услышать концовку этой странной, но жутко интересной истории. При всем при том, что в самом начале этот пухлый грязнуля признался, что повествуемый им рассказ пока еще не закончен…

– Давай дальше, – сказала она, и Дудл кивнул со снисходительным видом. Так заботливый родитель кивает своему ребенку в кроватке, который просит продолжения захватывающей истории.



…Сыщик пришел в себя от того, что ему лили воду на лицо, – заговорил Дудл, глядя в одну точку. – Он сидел привязанным на стуле. Рядом с ним стояла толстая тетя – та самая, что ударила его. Будем называть ее Тетей. У нее была перебинтована рука, сквозь бинт проступила кровь. Что-то показалось Сыщику в ней странным, и только чуть позже он догадался – у Тети была всего одна грудь.

«Ты ранил меня, уродец, – сообщила она Сыщику. – Но я на тебя не сержусь».

«Освободи меня, жирная сука», – потребовал Сыщик, но Тетя лишь засмеялась. У нее были черные, гнилые зубы, а изо рта пахло так, словно там был мусоропровод.

«Куда ты дела свою сиську? – спросил Сыщик. – Она тебе тоже мешала?»

Тетя перестала смеяться и влепила ему пощечину. Удар был такой силы, что губы Сыщика лопнули, как тухлый помидор, потекла кровь.

В этот момент открылась дверь, и в комнату, стуча костылями, проковылял Врач. С помощью Тети он развернул стул с Сыщиком, и тот оказался перед длинной занавеской на стене.

«Ты хотел увидеть Девочку? – спросил Врач. – Хорошо, я покажу тебе ее. И ты очень удивишься, когда поймешь, что она счастлива».

С этими словами Врач отодвинул занавеску, и перед Сыщиком появилось толстое зеркальное стекло.

«Смотри», – хмыкнул Врач, и они с Тетей подвинули Сыщика вплотную к стеклу, за которым была еще одна комната. Это было странное помещение, вроде полусферы, то есть потолок был похож на купол. Этот купол был выкрашен наподобие неба – с солнышком, облаками и яркой радугой. А еще там было много бабочек. Больших и маленьких, самой невообразимой расцветки. Из центра купола торчал стальной крюк, с которого свисали ремни. А на этих ремнях, в метре от пола висела Девочка. Взглянув на нее, Сыщик побледнел. Рук и ног у нее не было, на ее теле был плотный чехол, раскрашенный под тельце бабочки. И крылья. О боже, какие красивые были у нее крылья! На голове Девочки были тоненькие пружинки с пушистыми мячиками на концах. Девочку осторожно раскачивала пожилая женщина, которая сидела в инвалидной коляске. Она была необычайно толстой. На ней, как и на Девочке, тоже был костюм бабочки, хоть и не такой красивый. Но что больше всего поразило Сыщика, это ноги старухи. Жирные ляжки сразу же заканчивались ступнями, которые были обуты в туфли на высоких шпильках. То есть середины ног – от бедра до лодыжек, у бабки не было.

«Нравится? – спросил Врач, который внимательно следил за реакцией Сыщика. – Это моя мама. Ей хотелось быть похожей на Гномика. И я вырезал лишние куски ног. Теперь она маленькая, как Гномик. Вот только ходить ей сложно. Но это не мешает моей маме ухаживать за Девочкой. Кстати, теперь она уже не Девочка, а Бабочка. Видишь? Она счастлива. Только попробуй забери ее домой, у нее начнется страшная истерика. И она умрет в мучениях, – сказал Врач. – Она отвыкла от людей. Навсегда. Она считает людей Злом. А знаешь почему?»

Сыщик убито молчал. Он не знал, что ответить на слова Врача.

«Я показывал Бабочке фильмы, как люди ловят сачками насекомых и сушат их. Как прокалывают булавками и засовывают под стекло, вешают на стену. Бабочка ненавидит людей. Обрати внимание, моя мама тоже наряжена в бабочку. Я тоже одеваюсь в костюм кузнечика, когда вхожу внутрь. Нас Бабочка не боится. Мы для нее дружная и крепкая семья. Мы едины».

«Ее родители сходят с ума, – сказал Сыщик. – Они ее ищут, а ты устроил тут цирк для сумасшедших».

«Она давно забыла о своих родителях, – равнодушно возразил Врач. – Им нужно было раньше суетиться, когда с Девочкой начали происходить изменения. А они таскали ее по больницам и ждали, что все рассосется само собой».

«Откуда ты взял труп ребенка, который выдал за Девочку после пожара?»

«Нет ничего невозможного, – ответил Врач. – Я взял из морга девчонку-сироту, ее некому было забирать. Но судя по всему, родители Бабочки не поверили, что это их ребенок».

«Ты украл Девочку. Ты запер ее в подземелье… И ради всего этого ты поджег больницу?!» – воскликнул Сыщик. Он не мог поверить в происходящее. «Ты убил столько детей ради этого?!»

«Ох, сколько пафоса и эмоций! – беспечно засмеялся Врач. – Хорошо, я расскажу тебе. Времени у меня хватает. Когда Бабочку привезли ко мне, я сразу почувствовал, что мы принадлежим друг другу. И я, и она желали освободиться от лишних частей тела. Только в отличие от меня у Бабочки была мечта… И мы поняли друг друга без слов. Теперь ее мечта исполнилась. Подумаешь, пожар в больнице… Это мелочи по сравнению со светлыми чувствами, согласен? Кстати. Можешь меня поздравить. Я скоро стану папой, – с улыбкой сказал Врач. – Видишь ли, некоторое время мы пробовали завести детей. Жены у меня нет, зато была сестра».

Врач показал на Тетю, которая все это время сверлила Сыщика преисполненным ненависти взглядом.

«Но у нас рождались какие-то уроды, то слепые, со скошенными черепом, то с тремя ногами, а один раз даже с хвостом. А когда появилась Бабочка… Свежая, чистая, здоровая самочка. Она любит меня. И родит мне сына», – торжественно закончил Врач.

«Ты чертов педофил! – закричал Сыщик, теряя остатки самообладания. – Ей же всего двенадцать лет!»

«Ну и что? Когда между двумя созданиями возникают чувства, возраст не имеет значения…» – хихикнул Врач.

Сыщик снова посмотрел на Девочку, точнее, уже на Бабочку.

Она счастливо смеялась и раскачивалась, а ее красивые крылья развевались, как два волшебных паруса.

«У меня к тебе предложение, дружок», – обратился к Сыщику Врач. Они с Тетей развернули стул с Сыщиком спиной к стеклу, потом Врач закрыл окно занавеской и сказал:

«Оставайся с нами. Будешь помогать моей маме: качать Бабочку, мыть ее, менять пеленки. Скоро она родит, забот прибавится. Единственное условие – ты никогда не поднимешься наружу. У тебя будет еда и теплая постель. Я буду приносить тебе газеты. Может быть, в одной из них ты прочтешь, что пропал без вести опытный Сыщик, хе-хе. И еще. Чтобы ты не убежал, я кое-что обрежу у тебя. На тебе и так полно лишнего, целое непаханое поле… И как ты только живешь со всем этим?»

«Меня все устраивает», – буркнул Сыщик.

Врач усмехнулся.

«Ну как, согласен на мое предложение?»

Сыщик напряженно думал. Что делать?! Он понимал, что если согласится, то погибнет в этом страшном подземелье.

«А если я откажусь?» – спросил он, чтобы потянуть время.

На лице Врача заиграла ухмылка.

«Это твое право выбора. Я не стану тебя убивать и отпущу. Вот только половина тебя останется здесь».

Сыщик тянул время, а сам незаметно двигал руками – он пытался расслабить узлы. И когда Врач начал терять терпение, он вскочил и ударил его стулом. Врач отлетел к стеклу, оборвав занавеску. Потом Сыщик кинулся на Тетю, боднув ее головой в лицо. Захрустели выбитые зубы, и они вместе упали на пол. Пока они барахтались, Врач поднялся на колено и со всей силы ударил Сыщика костылем по голове. Перед глазами Сыщика все померкло, и он выключился.



Снаружи загремел гром, и Дудл, вздрогнув, посмотрел в сторону окна.

– За окном уже ночь, а тети все нет, – сказал он встревоженно.

– Что было дальше? – нетерпеливо спросил Клай. – Давай, Дудл. Ты единственный, кто смог меня заинтересовать своими байками. И твою историю я готов дослушать до конца. Вот мля буду.

– Мля? – переспросил Дудл.

– Рассказывай, – поторопила его Юта.

Дудл расправил плечи и коротко взглянул на девушку. Она перехватила взгляд толстяка, на мгновенье поразившись происшедшими с ним переменами.

«Он преобразился буквально на глазах», – ошеломленно подумала она, глядя на парня. Лицо Дудла больше не выглядело идиотским, в глазах появилось осмысленное выражение, исчезла мерзкая слюнявость губ. Он больше не гнусавил, голос был ровным и размеренным, словно Дудл уже много дней каждый вечер пересказывал свои произведения. Изменилась и осанка – толстяк перестал сутулиться и сидел ровно, расправив свободно плечи.

«Дима Букин, – вспомнила Юта, когда этот чумазый неряха представился им с Клаем там, в темном коридоре. – Откуда ты взялся, Дима Букин?!»



…Когда Сыщик пришел в себя, он ровным счетом ничего не понимал. Он не мог видеть, не мог говорить, он не чувствовал своих рук и ног, – возобновил свое повествование Дудл. – Он все помнил, но был совершенно беспомощным и не понимал, что с ним произошло. И лишь спустя какой-то промежуток времени он услышал голос Папы. Папа взволнованно спрашивал, нашел ли Сыщик его Девочку.

Выяснилось, что Сыщика подбросили к дверям Папы и Мамы. Сыщик выглядел как забинтованный окровавленный обрубок. Ни рук, ни ног, ни члена, ни носа, ни ушей, ни губ, ни зубов, ни глаз, ни языка. Но одно ухо все-таки немного слышало – Врач торопился, и, когда прокалывал Сыщику уши, только повредил барабанную перепонку, но не разорвал ее полностью.

«Где моя Девочка??? – орал Папа, брызгая слюной. Он был вне себя, потому что чувствовал, что Сыщик его слышит, но ни говорить, ни писать не может, и это приводило Папу в бешенство.

Сыщик только мычал, пуская слюни. Он ничего не мог сказать.

«Его нужно отвезти в больницу», – едва ворочая языком, проговорила Мама. Она была уже в стельку пьяная, но все равно потягивала вино прямо из бутылки и бестолково топталась рядом с изуродованным телом Сыщика.

«Никакой больницы, пока я не узнаю про нашу Девочку, – закричал Папа в ярости. – Убирайся отсюда, пьяная скотина!»

Мама расплакалась и ушла, спотыкаясь, а Папа продолжал орать в ухо искалеченному Сыщику. Наконец, успокоившись, он догадался, что нужно действовать другим способом.

«Если ты меня слышишь, открой рот!» – крикнул он, и Сыщик тут же открыл рот.

«Если ты нашел Девочку, разинь свою пасть!»

Вот так постепенно Папа узнал, где находится деревня Врача. Он называл буквы по алфавиту, и Сыщик открывал рот, когда звучала нужная буква. Единственное, Сыщик умолчал о том, что произошло с Девочкой. Он боялся, что Папа, озверев, убьет его за это.

Когда Папа узнал все, что хотел, он спросил:

«Ты, наверное, знаешь, что от тебя почти ничего не осталось? У тебя только голова и туловище. Ты можешь только жрать и гадить. Ну, еще спать и потеть».

Сыщик открыл рот. А из-под повязки на пустых глазницах потекли слезы, смешанные с кровью.

«Я могу закончить это. Или подкину тебя в больницу. Тогда до конца жизни ты будешь лежать в кромешной тьме и ссать под себя, – сказал Папа. – Если ты хочешь уйти быстро, открой рот».

Сыщик очень долго молчал, и Папа уже решил везти его в город, как он открыл рот. Папа засмеялся и, кивнув, принес веревку и полиэтиленовый мешок. Он задушил Сыщика, после чего засунул труп в мешок. Он уже собирался ехать в деревню к Врачу за дочкой, как вспомнил об одном деле.

Он зашел к Маме. Она лежала на кровати и рыдала, обняв фотографию Девочки.

«Пошел вон отсюда», – крикнула она, но Папа только улыбнулся. Это была жестокая и хищная улыбка, даже не улыбка, а волчья ухмылка.

«Я давно хотел у тебя спросить. Наша Девочка… Признайся, она ведь не моя дочь?»

Мама села на кровати, ее заплаканное лицо побледнело.

«Что ты несешь?!»

«Не лги. Видишь ли, меня с самого начала смущало, что она не похожа на меня. Она другая. И потом, я не помню, чтобы мы трахались, когда ты залетела. Дни не совпадают, понимаешь? Я как раз был в командировке целый месяц, когда ты залетела. Зато я помню, как ты ходила в гости к своей подружке на девичник. И прежде чем нанять Сыщика, я поручил ему одно дело. Он нашел одну из твоих подруг и выяснил, что на девичнике были мужики. И среди них был один сумасшедший по имени Евгений Варгошин. Признайся, ты ведь перед ним ноги раздвигала, шлюха?»

Он приблизился к Маме, и она испуганно закричала. Папа улыбнулся и дал ей пощечину.

«Я знаю, что ты залетела от него. А ты в курсе, что этот Варгошин – опасный псих? Он убивал мужчин и нанизывал их пенисы на веревочку, как туземцы зубы крокодила. Его убили в тюрьме, он не дожил даже до суда», – объяснил Папа.

Мама молчала, со страхом глядя на Папу.

«Чему теперь удивляться, когда наша Девочка пыталась себе руку отпилить, – сказал он. – Когда у нее такой клевый папаша. Ладно. Я вернусь с Девочкой и разберусь с тобой, чертова шлюха».

Мама с ужасом поняла, что Папа попросту убьет ее. И когда он отвернулся, чтобы уйти, она схватила с тумбочки вазу и кинулась на Папу. Она ударила его вазой по голове, и тот закричал в гневе. Полилась кровь.

«Ах ты, мразь!» – завопил он, толкая Маму. Та отлетела, как кукла, и ударилась головой об угол кровати. Когда Папа перевернул тело Мамы, она уже не дышала.

«Сука. Так тебе и надо», – сказал Папа и плюнул на тело Мамы. Казалось, он стал совершенно безумным. Но он еще помнил, что у него осталась Девочка, которая находилась в руках сумасшедшего Врача…

Папа сел в машину и поехал в деревню Врача. По дороге у него сильно разболелась голова, и он плохо следил за дорогой. В итоге он попал в аварию. Машина загорелась, и он погиб.





* * *


На этот раз Дудл умолк надолго. Его блестящие глаза неотрывно смотрели на трепетавший огонек свечи, которая практически полностью догорела.

– Это что, все? – разочарованно протянул Клай, и Дудл медленно кивнул.

– Неинтересная концовка, – высказала свое мнение Юта.

– А это и не концовка, – возразил Дудл. – Я же сказал, что не знаю, как закончить рассказ.

– Хм… Если бы автор был пендос, то наверняка бы вся твоя байда закончилась бы хеппи-эндом, – задумчиво проговорил Клай. – К примеру, этот батя приехал бы к Врачу, надрал бы всем задницу, спас свою долбанутую на голову дочку, пришил бы ей обратно руки-ноги, и все были бы счастливы. Но мы не пиндосы и не загнивающая Европа. Поэтому я предлагаю другое… И заметь, Дудл, совершенно бесплатно.

– Рассказывай! – поторопил парня Дудл, его глаза возбужденно загорелись.

– Так вот, – важно произнес Клай. – Этот Врач пришил своей Бабочке настоящие крылья, влудил ей по вене какую-то секретную дурь, и она выросла, как Змей-Горыныч. Вылетела из своего подвала и начала летать, сжигая города напалмом. А когда сожгла земной шар, улетела на Луну. Или на Марс, покорять другие галактики. Как тебе, Дудл?

Огонь, горевший в глазах Дудла, быстро угас.

– Не знаю, – вяло проговорил он, ковыряя ногтем застывшие капли воска на столе. – Я еще подумаю.

– А я предлагаю другое, – вдруг заговорила Юта. – Оставим Папу живым. Он спасает Девочку, убивает Врача и привозит дочь домой. А она не может снова жить обычной жизнью. И ночью она перегрызает Папе горло. Потом падает на пол и катится к двери. Но она заперта, и Девочка грызет дверь. У нее, естественно, ничего не выходит, и она умирает от голода и жажды. Так их и находят спустя месяц.

Однако и эта концовка не произвела на Дудла особого впечатления. Он понуро сидел, с угрюмой сосредоточенностью ковыряя воск на столе.

– Я… вот раздумывал, может, попробовать другое? Ну, например, Врач в конце концов умер, – тихо сказал он. – Потом им пришлось уехать из деревни…

– Почему? – удивилась Юта.

– Деревню отдали под военный полигон, – неуверенно произнес Дудл. – И они стали жить втроем…

– Почему втроем? – снова спросила девушка.

– Бабочка все же родила мальчика, – тихо ответил Дудл. – А дальше… дальше я не знаю.

– Ладно, давайте спать, – предложил Клай.

– А я ведь вас обманул, – внезапно промолвил Дудл, не поднимая глаз.

Клай прищурился, весь подобравшись.

– И как же ты обманул нас, жирдяй?

Дудл медлил, словно не решаясь на признание, потом со вздохом произнес:

– Нету тети Онании. Точнее, тети Ани. Извините, но «Онания» – плохая кличка. Просто я стеснялся вам сразу сказать.

– Как это «нету»? – процедил Клай. – Ты что, ее выдумал, писатель хренов?

– Она умерла, – прошептал Дудл. – Извините.

В комнате повисла неловкая пауза.

– Нам очень жаль, – наконец сказала Юта.

Дудл с благодарностью взглянул на девушку.

– Я очень боялся… ну… что вы причините мне зло, – запинаясь, признался он. – Я считал, что если вы будете думать, что я не один… то не станете делать мне плохо. Но вы оказались хорошими. И мы даже подружились, и я решил вам сказать правду…

– Ладно, забыли, – сказал Клай. После признания Дудла его лицо приняло скучающее выражение, и он зевнул, поудобнее укладываясь на топчане. – Всем спать. Слышишь, Дудл?

Толстяк торопливо поднялся из-за стола.

– Спокойной ночи, – хрипло сказал он и быстро, чуть ли не бегом, вылетел из комнаты.

– Не убивай его, – шепотом сказала Юта.

Клай ухмыльнулся и пальцами затушил свечу.





* * *


Ночью Юте привиделся кошмар.

Ей снилось, что посреди ночи она выходит пописать, а когда возвращается, видит, что Клай полностью укрыт одеялом. С ног до головы.

«Хи-хи, – раздается из-под тряпья. – Иди ко мне, сладкая».

Юта срывает одеяло и в ужасе кричит: Клай лежит в луже крови, рук и ног у него нет, он шевелит кровоточащими обрубками.

«Клай… о боже… твои руки и ноги…» – дрожащим голосом говорит Юта.

«Они мне не нужны, – хихикает Клай. – И тебе тоже… Иди к Дудлу, он обрежет лишнее…»

Из-под кровати на паучьих ногах выползает полусдувшийся футбольный мяч, на котором намалевано лицо женщины. Глаза моргают, щеки двигаются, словно пульсируя. Изо рта-дырки выстреливает мутная клякса спермы.

«Иди к Дудлу, – хлюпает мяч. – Иди, иди, иди…»

Юта смотрит на себя и кричит – ее рук тоже нет, вместо них окровавленные культяпки, из которых торчат раздробленные кости.

Она проснулась еще до рассвета и лежала, глядя в обволакивающую тьму. Перед тем как взошло солнце, Юта снова задремала. В какой-то момент ей почудилось, что наверху раздаются какие-то странные звуки, но грань между сном и бодрствованием была настолько тонкой, что девушка тут же забыла об этом…





* * *


Она проснулась от жутких криков.

Села на топчане, растрепанная, с отекшими со сна глазами и головной болью, которая высверливала мозг насквозь. В комнате витал устойчивый запах перегара и нестираных носков.

Кто-то снова закричал, тонко и визгливо.

«Дудл. И это не сон», – колыхнулась у Юты мысль. Она торопливо слезла с топчана и, не обуваясь, выбежала из комнаты, тут же наткнувшись на Клая, стоявшего к ней спиной.

– Пожалуйста, – дрожащим голосом проговорил Дудл. Он стоял на коленях, с ужасом глядя на распоротый живот. Из огромной раны высовывалась блестящая петля кишок, которую он пытался запихнуть обратно трясущимися руками. Весь пол под ним был залит кровью, напоминающей в потемках разлитые чернила. – Пожалуйста, не убивай меня, Клай…

– Извини, Дудл, – спокойно произнес Клай. – Ничего личного.

Толстяк взвизгнул и, скользя по крови, неуклюже пополз к выходу, но Клай нагнал его, схватив за сальные волосы.

– Клай, не надо, – побледнев, заговорила Юта. Она положила на плечо приятеля руку, но тот раздраженно сбросил ее.

– Не лезь, сучка, – прорычал Клай. – Твое место на кухне!

– Я думал, вы мои друзья, – захныкал Дудл. Его толстые губы быстро наливались синевой, весь живот до колен потемнел от крови. – А вы меня убиваете…

– Мой друг у меня в руке, – ухмыляясь, сказал Клай, воткнув нож в горло Дудлу. Он тут же отскочил, чтобы не запачкаться кровью, которая ударила из рассеченной артерии тугой струей в стену. Захрипев, Дудл тщетно пытался зажать страшную дыру рукой, но алый фонтан пробивался сквозь его грязные пальцы. Ослабев, он грузно повалился на пол, растекшись бесформенной тушей.

– Мамочка, – булькая кровью, прошептал Дудл.

Клай равнодушно смотрел на судороги умирающего. Наконец чумазая пятка Дудла трепыхнулась в последний раз, и парень затих.

– Одним геморром меньше, – резюмировал Клай. Наклонившись, он аккуратно вытер лезвие об штанину Дудла. – А теперь рвем когти, детка.

Пружинистой походкой он ушел в комнату, а Юта продолжала стоять, в безмолвном оцепенении глядя на остывающее тело Дудла.

«Дима Букин», – вспомнила она с каким-то глухим опустошением. Расползающаяся лужа еще теплой крови коснулась ее грязных носков, но она даже не отступила. Внезапно на нее накатила тошнота, перед глазами все поплыло, и она обессиленно прислонилась к стенке, забрызганной багровыми кляксами.

– Ты что там, уснула?! – раздраженно рявкнул из комнаты Клай. – Одевайся! И возьми чего-нибудь пожрать с собой!

– Я никуда с тобой не пойду, – внезапно сказала Юта.

– Чего?!

Клай выглянул из комнаты, уставившись на нее так, словно у девушки выросла вторая голова.

– Я не расслышал, детка, – вкрадчиво проговорил он.

– Я никуда не пойду, – тихо, но решительно сказала Юта. – И еще… ты ублюдок, Клай.

Глаза Клая округлились.

– Мне что, тебя тоже наказать, тупая сучка? – сквозь зубы произнес он.

– Ты конченый ублюдок и подонок, – устало продолжила Юта. – Этот парень дал нам ужин и ночлег. Да, от него воняет и он дрочит на футбольный мяч. Он дурак и псих. Но ты не должен был убивать его.

Лицо Клая окаменело, взгляд посуровел.

– Вот как мы заговорили? Ты забыла, что этот полудурок мог бы нас заложить?

Он медленно вынул из кармана джинсов нож. Тускло блеснуло узкое лезвие, уже очищенное от крови.

– Повтори, как ты меня назвала, – ласково попросил Клай.

Он размахнулся, впечатывая тяжелый грязный ботинок в живот Юты. Согнувшись вдвое, она захрипела и, хватая ртом воздух, беспомощно сползла на пол.

– Повтори! – брызгая слюной, провизжал Клай. – Повтори, как ты меня назвала, чертова сука!!!

Он склонился над свернувшейся в комок Ютой, и она зашлась в истошном крике.





* * *


Из оперативных сводок:

«…как сообщалось ранее, два дня назад произошло нападение на автозаправку в районе Павловская Слобода Московской области… В ходе вооруженного ограбления от ножевых ранений погибла оператор АЗС… Кроме того, был убит мотоциклист… следствие считает, что он был случайным свидетелем нападения… Задача осложняется тем, что злоумышленниками, судя по всему, были изъяты записи видеонаблюдения… Убийцы забрали дневную выручку из кассы и скрылись… Причастные к преступлению до сих пор не установлены, правоохранителями ведутся разыскные мероприятия по их поимке…»





* * *


Спустя 24 года



За окном такси мелькала уныло-серая стена леса. Чахлые деревья стояли сгорбившись, словно в обреченном ожидании армии лесорубов, которым была дана команда сровнять лес с землей. Накрапывал осенний дождик, и водитель включил «дворники».

– Зачем мы сюда поехали? – спросил юноша лет восемнадцати. Высокий, широкоплечий, с густыми светлыми волосами и правильными чертами лица, он пользовался бешеной популярностью у противоположного пола и знал об этом. – Ты ничего не говорила.

– Я когда-то была здесь, – отозвалась хрупкая женщина, задумчиво глядя в окно. На ней был деловой темно-синий костюм, на коленях изящная кожаная сумочка. Из макияжа лишь слегка подведены брови. У нее была подтянутая стройная фигура, и лишь морщинки, окружавшие темные глаза женщины, выдавали ее истинный возраст, граничащий с полувековым рубежом.

– Случайно вспомнила об этом месте, когда мы приземлились… – размеренным голосом продолжила она. – Все равно до нашего рейса еще полдня. Ты ведь не против, Саш?

Парень покачал головой.

– Так куда везти? – не слишком дружелюбно поинтересовался тучный водитель.

– Я скажу, где остановить, – безучастно произнесла женщина. Казалось, в мыслях она была совершенно в другом месте.

– Мам, – позвал Александр, и она встрепенулась, словно выныривая из зыбкой дремы.

– Ты обещала кое-что рассказать.

Женщина какое-то время молчала, затем тихо промолвила:

– Обязательно. Только ты должен мне пообещать, что это останется между нами.

– Не вопрос. Надеюсь, я не давал тебе повода мне не доверять.

– Сбавьте скорость, пожалуйста, – попросила она, обращаясь к водителю, и тот переключился на пониженную передачу.

Александр внимательно посмотрел на мать. За все время он впервые видел ее с таким выражением на лице. Словно… ей вот-вот намеревались сообщить дату собственной смерти. Нервозная напряженность, безмерная усталость и отстраненность от внешнего мира – все это смешалось в ее взгляде.

Вздохнув, она достала смартфон, открыла карту области, увеличила масштаб, затем снова перевела озабоченный взор в окно.

– Ты не помнишь точно, где выходить? – нарушил молчание Александр.

– Нет. Но я надеюсь, что узнаю. Что-то должно мне подсказать.

Спустя несколько минут она попросила водителя остановиться, и тот припарковал машину на обочине. Он был крайне удивлен местом высадки – пустынная трасса, сдавливаемая с обеих сторон непролазным лесом.

– Я вернусь через полчаса. Может, чуть больше, – сказала женщина, и водитель недовольно нахмурился:

– А кто за простой будет платить?

Она извлекла из сумочки кошелек, и, вынув пару тысячных купюр, молча протянула их мужчине. Лоб водителя мгновенно разгладился, и купюры молниеносно исчезли в его крупной руке.

– Ты можешь подождать меня здесь, – сказала женщина сыну, но тот отрицательно покачал головой.

– Ты сошла с ума… Если считаешь, что я отпущу тебя одну гулять в лесу, – сказал он, вылезая из машины. – Ты ведь не на обочине будешь топтаться, я правильно понял?

Она тепло улыбнулась.

– Ты все правильно понял. Ну что ж, если не боишься промочить ноги, пошли. Прогуляемся.

Водитель с вытаращенными глазами провожал взглядом странную парочку, перелезающую через ограждения у обочины. Спустя несколько минут женщина с сыном скрылись в зарослях.



– Я не была здесь почти двадцать пять лет, – едва слышно проговорила она, трогая щеку, на которую упала капля дождя. – Ничего не изменилось… Я боялась, лес давно вырубили…

– Тебе надо было сменить обувь, – заметил Александр, глянув на модные сапоги матери с высокими каблуками. Он накинул на голову капюшон толстовки.

– Чемодан с вещами в камере хранения, – ответила женщина. – Я не говорила тебе, что пять лет провела в тюрьме?

Александр застыл на месте, ошалело уставившись на мать. У него был такой вид, словно он только что наступил на грабли, получив по лбу черенком.

– Нет, – только и смог вымолвить он.

– Вообще суд дал мне семь лет, но я освободилась условно-досрочно на два года раньше. Сейчас я попробую найти кое-что… И пока мы будем идти, я расскажу тебе одну историю. В ту ночь я была вместе с Клаем. Так звали одного отморозка, с которым я связалась на свою дурную голову. У меня были выбриты виски и пирсинг в носу. И звали меня не Ирина Львовна, а Юта. Мы скрывались от милиции – на одной из здешних заправок Клай убил двоих людей. Зарезал женщину на кассе и байкера, который за нее вступился… Мы оказались в лесу и…

Юта сглотнула подступивший комок, чувствуя, как в голосе появилась дрожь.

– …случайно наткнулись на дом в этом лесу. В доме… в общем, там был один парень. Он был очень странным. Мы переночевали, а утром Клай перерезал ему глотку.

– Что дальше? – глухо спросил Александр. Он шел рядом, пытаясь осмыслить информацию, стремительно сыпавшуюся на его голову, словно тяжелые булыжники.

– Перед смертью этот парень рассказал странную историю. Он… вообще, он писал книги. Наверное, громко сказано, «книги», но учитывая, что он был слабоумным, для него это большое достижение… Он признался, что этот рассказ не закончен. И… Саша, можешь себе представить, я постоянно думала над этим рассказом. Извини, я говорю сумбурно… Эти воспоминания…

– Что с Клаем? – спросил Александр, пнув ногой толстую ветку.

– Когда он убил несчастного парня, я сказала, что не пойду с ним, – глухим голосом откликнулась Юта. – Клай рассвирепел. Я думала, он тоже убьет меня, но он лишь сильно избил меня. Так, что я отключилась. Даже не знаю, что на него повлияло, ведь он понимал, что оставлять меня в живых опасно. Когда я пришла в себя, был уже полдень. У меня было выбито четыре зуба, сломана рука и несколько ребер. Клай исчез. Не было и убитого парня – Клай отволок его труп в подвал. Юношу звали Дудл…

– Дудл? – с недоумением переспросил молодой человек, и Юта кивнула.

– Он хотел кличку, и Клай предложил ему называться Дудлом. Дурачок согласился…

– Что потом?

– Я пошла в церковь. Попросила прощения у всех, кому причинила страдания. Потом я направилась в ближайший отдел милиции и все рассказала. Меня тут же арестовали за соучастие в двойном убийстве. По ходу вскрылись другие делишки, которые мы проворачивали вместе с Клаем. Единственное, что я утаила, – нашу ночь в странном доме. Сама не знаю, почему… В общем, Клая начали искать, но тот словно испарился, как дым. Был суд, мне дали семь лет. Принимая во внимание, что мы творили, я должна была благодарить Бога. Когда я освободилась, я вернулась к матери, твоей бабушке. К тому времени она выглядела полуслепой старухой. Мы простили друг друга, так как долгое время не общались. Я поступила в институт, окончила дополнительные курсы. Начала работать в сфере квартирного дизайна. Потом познакомилась с твоим будущим папой. Он работал в области IT-технологий и подавал большие надежды. Как-то его пригласили на какой-то совместный проект во Францию, и его карьере был дан старт… Мы поехали вместе и остались там жить. Потом родился ты. А вчера мы приехали в Россию, чтобы навестить могилку моей матери и твоей бабушки… Вот, собственно, и все. Ах, да. Клая все-таки нашли. Говорят, это были приятели того байкера, которого он зарезал в ту ночь на заправке. Они раздели Клая, заколотили ему в задницу бейсбольную биту, привязали за ноги и на мотоцикле проволокли его по асфальту…

– Достойная смерть для такого урода, – пробормотал Александр. Он с озабоченным видом посмотрел вокруг. – Надеюсь, ты помнишь, как отсюда выбираться.

– Я тоже, – краем рта улыбнулась Юта. – Не хотелось бы опоздать на самолет.

Она неуклюже шла вперед, с трудом переставляя ноги.

– Значит, ты хочешь найти этот дом? – задал вопрос Александр после паузы.

– Я думала об этом. Хотя, наверное, это глупость. Прошло столько лет… Тот дом наверняка сгнил, или его снесли.

Они опять замолчали.

Юта пристально всматривалась вперед, чувствуя, как учащенно колотится сердце. В какой-то короткий миг она неожиданно ощутила на себе чей-то пристальный взгляд и резко обернулась.

– Ты что? – удивился Александр.

– Так… показалось, – пробормотала Юта, возобновив путь.

«Это Дудл? – прошелестел внутренний голос. – Он спрятался за деревом и наблюдает за тобой».

Она поежилась. И хотя женщина прекрасно знала, что тот неряшливый толстяк мертв уже почти двадцать пять лет, воображение мгновенно изобразило отчетливую картину – Дудл жив. И сейчас он притаился за старой сосной, постаревший, заплывший жиром грязный старик с обширной лысиной, обрамленной клочьями седых липких волос. На нем все тот же засаленный комбинезон, а ноги босы и черны от грязи… Глубокий разрез на шее зашит грубыми нитками, отчего теперь Дудл может только шипеть, как змея…

Юта вздрогнула, мысленно прогоняя отталкивающее видение.

– Знаешь, почему я решила сюда заехать? – заговорила она.

Александр вопросительно посмотрел на мать.

– Та далекая ночь изменила меня, – с трудом выговаривая слова, пояснила Юта. – Я даже теряюсь объяснить, почему. Наверное, если бы мы не оказались в том доме, утром я, как послушная собачка, поплелась бы дальше за Клаем. И, наверное, закончила так же, с какой-нибудь хреновиной в заднице.

Она остановилась, и, зажмурившись, подставила лицо моросящему дождю.

– В ту ночь тоже был дождь, – сказала Юта. – Настоящая буря…

Она взглянула на сына.

– Я тебя шокировала?

Помедлив, Александр произнес:

– Ты моя мать. И мое отношение к тебе не изменится от того, что ты совершала какие-то нехорошие поступки в юности. Тем более, что все давно позади.

– Позади, – эхом повторила Юта. – Все, что связано с Клаем, напоминает мне вонючее, заплесневелое одеяло, заляпанное рвотой… Которое я мысленно отнесла на пустырь и сожгла.

Она покрутила головой, оглядываясь.

– Ладно, сын. Ты прав, как бы нам не заблудиться здесь… Впрочем, даже если это и так, по навигатору мы быстро найде…

Юта осеклась на полуслове, потрясенно вглядываясь в чащу.

– Саша, – прошептала она, схватив сына за локоть. – Саша, посмотри и скажи, что ты видишь то же самое.

Александр повернулся, удивленно вскинув брови.

Вдали среди застывших деревьев виднелись очертания покосившегося дома.





* * *


Через пару минут они стояли перед прогнившим трухлявым крыльцом. Юта медленно двинулась вдоль почерневшей от времени стены, неверяще глядя на глухо заколоченные окна. Она осторожно коснулась ухоженным пальцем потрескавшейся поверхности растрескавшихся досок. Шляпки гвоздей были темно-оранжевыми от ржавчины.

«Боже, как будто это было вчера», – подумала Юта.

– Просто обалдеть, – нарушил молчание Александр. – Неужели никто не знает об этом доме?!

Оглянувшись по сторонам, он поднялся по крошащимся от гнили ступеням, потянул за ржавую ручку. Дверь не шелохнулась. Молодой человек дернул сильнее, и лишь с третьего раза она открылась.

– Тебе необязательно входить туда, – сказала Юта, и голос ее дрогнул. – Не подумай ничего… просто я не знаю, что там может оказаться…

Александр оглянулся.

– Неужели ты полагаешь, что после твоей истории я буду терпеливо ждать тебя под дверью?

Юта молча поднялась по ступеням и вошла внутрь. Трясущейся рукой она достала смартфон, включила фонарик. Пол под ногами натужно скрипел и стонал, словно старый, одряхлевший зверь.

Тоненький лучик высветил донельзя грязный пол в узком коридоре, уткнувшись на бесформенное черное пятно, покрытое сеткой многочисленных трещин.

– Вот здесь… Здесь убили Дудла, – чуть слышно выдохнула Юта. Постояв немного, она свернула в комнату. Ту самую, где они с Клаем провели ненастную ночь.

– Вот его книги, – произнесла она, указывая на стопку тетрадей. Они были разбухшими от влаги из-за струйки воды, сочащейся с прогнившего потолка.

– Теперь здесь вряд ли что-то разберешь, – разочарованно протянул Александр, открыв одну из тетрадей. Все записи представляли собой бледно-голубые расплывчатые кляксы. Он принялся аккуратно раскладывать их на столе, а Юта двинулась дальше. Она медленно шла, прерывисто дыша и держась рукой за шершавые стены, словно больная старуха.

«Этого не может быть, – безостановочно стучала в ее мозгу мысль. – Неужели за столько лет сюда так никто и не заходил?! Но это ведь не джунгли в Южной Африке! Это ближайшее Подмосковье, черт тебя раздери!»

Юта оказалась в «гостиной», застыв возле погреба. Присела на корточки, опасливо протянув руку к дверце.

«Там ничего нет, – мысленно проговорила она, прикрыв веки. – Труп давно сгнил и его съели крысы…»

Она открыла глаза и с усилием потянула дверцу на себя. С нее осыпалась труха, из черного зева подвала дохнуло затхлостью.

– Я только посмотрю, – шепотом произнесла Юта, направляя луч фонарик вниз. – Только… пос…

Она умолкла, когда чуть подрагивающий кружок света остановился на скрюченной костлявой руке. Мелькнули истлевшие обрывки комбинезона и торчащие ребра.

Юта торопливо встала, с грохотом опрокинув крышку обратно.

«Все нормально. Все нормально…»

Подавив приступ тошноты, она на ватных ногах прошла на кухню. Блуждающий взгляд опустился на разбросанные поленья, скользнул по давным-давно остывшей печке и остановился на подоконнике. Там стоял замызганный стакан, на дне которого лежал потускневший ключ.

«Чердак» – шевельнулось в голове, и Юта посмотрела наверх.

Да, в ту ночь Клай что-то ворчал про запертую комнату на втором этаже.

«Возвращайся к машине», – внезапно проскрипел над ухом внутренний голос, и у Юты перехватило дыхание. Нервы были напряжены до состояния натянутых струн – одно движение, и они лопнут с дребезжащим звоном.

Она вытащила ключ из стакана. На ощупь тот был холодным, почти ледяным.

– Покойся с миром, Дудл, – тихо сказала она, начиная медленно подниматься по ступенькам наверх. – Прости, что нет возможности тебя даже похоронить по-человечески…

Неожиданно раздался сухой треск, и нога женщины, продавив хлипкую ступеньку, провалилась внутрь.

– А, черт, – процедила Юта, вытаскивая ногу. На сапоге осталась глубокая царапина от отколовшейся щепки.

– У тебя там все нормально? – раздался голос Александра. Он все еще возился с тетрадями и, обнаружив относительно сухой экземпляр, с интересом перелистывал желтоватые страницы, исписанные мелким убористым почерком.

– Да, – отозвалась Юта.

Она вновь посмотрела наверх. После секундного размышления Юта все же решила удовлетворить свое любопытство и продолжила осторожно подниматься.

(…помогите мне советом…)

(…не могу закончить рассказ…)

Слова Дудла, произнесенные им в ту ночь, всколыхнулись в памяти так неожиданно, что Юта, уже намеревавшаяся вставить ключ в тусклую скважину замка, замерла.

«Сон, – вспомнила она. – Сон, где Клай валялся весь в крови, без рук и ног…»

Да, был сон.

Но было что-то еще. Под самое утро, когда Юта снова вырубилась…

Она наморщила лоб, мучительно напрягая память. Что-то было. Что-то… похожее на монотонное раскачивание.

– Качели? – хрипло прошептала Юта. Она облизала пересохшие губы.

Ключ попал в скважину с первого раза.

Она повернула его, и, на удивление, замок открылся сразу.

– Там ничего нет, – вслух сказала Юта, изо всех сил стараясь придать своему голосу уверенные нотки. – Там пусто. Это просто чердак.

Она потянула старую рассохшуюся дверь на себя, и та с неохотой подчинилась.

– Там просто старый хлам, – продолжала себя подбадривать Юта, осторожно входя внутрь. – Ведь обычно на черда…

Бледно-желтый лучик, нервно скользя по пыльному полу, поднялся наверх, и она оцепенела на полуслове.

Прямо перед ней на кожаных ремнях висела высохшая мумия. Судя по растрепанным паклям волос, это была женщина. Ни рук, ни ног у нее не было, а укороченное тело было спеленато заплесневело-ветхими полотенцами. Там, где у женщины должны быть руки, до самого пола свисали две блеклые тряпки, излохмаченные и дырявые, словно решето. Но даже в темноте Юта смогла разглядеть на них сохранившуюся краску – розовую, зеленую и фиолетовую.

«Крылья», – догадалась она, чувствуя, как животный страх стальным обручем сдавил ей грудную клетку. «Бабочка…»

Ей стало дурно, и Юта пошатнулась, едва не упав.

Теперь она вспомнила сказку Дудла. Полностью, от начала и до конца (хотя, как известно, как раз конца там и не было).

«Она была жива», – шепнул внутренний голос, и Юта побледнела.

Все верно. И эти звуки, которые она слышала под утро… Дудл просто качал ее. Бабочку. А когда Клай убил Дудла, она оказалась запертой на чердаке.

– Она была его матерью? – пробормотала Юта, потрясенная собственной догадкой.

Вполне вероятно. Ведь в сказке Бабочка была уже беременной…

Ее прошиб ледяной пот.

Если это так, то после смерти эту несчастную на ремнях ждала кошмарная и мучительная смерть. И каждую секунду она ждала, что Дудл (или как там его) поднимется наверх, чтобы дать ей меду… или еще какой-нибудь хрени, которую любят бабочки…

Юта внезапно поняла, что еще немного, и ее вывернет наизнанку. С трудом превозмогая рвотные позывы, она осветила потолок. Со старых гнилых досок свисали обрывки блекло-голубоватой бумаги. Кое-где можно было даже различить неуклюже нарисованных бабочек.

«Небо», – поняла Юта и направила фонарик в другой угол помещения. Она едва не вскрикнула, увидев еще один труп, сидящий прямо на полу. Так же, как и укороченное тело на ремнях, мертвец был женского пола, почернелый и высохший, будто пыльный чернослив, застрявший между стенкой и холодильником. Верхняя часть одежды истлела, обнажая единственную сморщенную грудь умершей. Правой груди не было.

Юта провела тыльной стороной ладони по лицу, вытирая выступивший пот.

– Тетя… – хрипло выдавила она. – Тетя из рассказа, с одной грудью… Это и есть твоя тетя Аня, Дудл?

Неожиданный грохот за спиной едва не лишил ее чувств. Холодея, Юта обернулась – дверь была заперта.

– Саша? – пискнула она, и, спотыкаясь, заковыляла к выходу. Снаружи кто-то хихикнул.

«Это Дудл, – в благоговейном ужасе подумала Юта, толкая дверь. – Он все это время притворялся… А теперь вылез из подвала, убил моего сына и запер меня тут…»

Безумие наползало, словно всепоглощающая лава, затмевая собой остатки рассудка и здравого смысла.

– Саша, открой! – пронзительно закричала она, срывая голосовые связки. – Саша!

За спиной послышался шорох, и вслед за ним – тихий скрип ремней.

Перед глазами Юты все поплыло. Ноги женщины подогнулись, и она грузно сползла на грязный пол. Медленно повернула голову на звук.

«Бабочка» приподняла веки, в темноте тускло замерцали водянистые глаза. Разлепляясь, открылся рот-впадина, обнажая гнилые десны.

– Покачай меня, – прошамкала старуха, начиная капризно дрыгаться на ремнях. – Покачай. Покачай!!!

Разум покинул Юту, и она, тихо всхлипнув, провалилась в рыхло-обморочное беспамятство.





* * *


– …мама!

Юта потерла глаза, непонимающе глядя по сторонам.

Пожухлый кустарник, поле… Лес… Выцветший, мертвый лес, он просвечивал насквозь, словно ребра старого, выгоревшего на солнце скелета.

«Я в машине?!»

– Мам, все в порядке? – услышала она встревоженный голос Александра.

– Да. Я… я уснула? – пробормотала она, расфокусированным взглядом посмотрев на сына.

– Немного. Я не следил, – пожал плечами Александр. – Я тоже немного задремал.

Помолчав, он задал вопрос:

– Зачем мы сюда поехали? Ты ничего не говорила.

Юта почувствовала, как внутри что-то болезненно кольнуло. Кажется, Саша уже говорил эти слова…

– Я когда-то была здесь, – неуверенно сказала она, посматривая в окно.

Начал накрапывать дождик, и водитель, тучный мужчина лет шестидесяти, включил «дворники».

– Так куда везти? – уточнил он, следя за дорогой.

Юта растерялась. Лес быстро редел, пока от него осталась чахлая полоска, сквозь которую мелькали высоченные коттеджи.

– Тут где-то была заправка… ТНК, кажется, – нерешительно сказала Юта. Она вздохнула, заметив, как скривился водитель. – Там много лет назад была трагедия… Гм… Убили женщину и…

– Я знаю, – вдруг сказал водитель и, поймав недоуменный взгляд женщины, пояснил:

– Я родился в соседней деревне и вырос здесь. Так что многое знаю. Тогда какой-то больной урод зарезал мотоциклиста и женщину на кассе. У нее осталось двое детей.

Юта с трудом сглотнула вязкую слюну.

– Остановите, пожалуйста.

Хмыкнув, водитель подчинился, притормаживая.

Юта вышла наружу, за ней следом Александр. На лице ее сына было написано неподдельное изумление. Водитель закурил сигарету и тоже вылез из автомобиля.

– Значит, здешний лес отдали под частные владения? – тихо спросила Юта, глядя на бесконечные ряды дачных построек.

Шофер кивнул.

– Он все равно умирал, его весь короед пожрал, – сказал он, выпуская струйку дыма в стылый воздух. – Высох лес. Дошло до того, что чуть ветер усилится, деревья падали, как кегли. Зашибли мужика с собакой насмерть, потом какую-то бабку, что по грибы ходила… хотя тут и грибов-то нормальных уже давно не осталось, поганки одни. А почему вы про ту заправку спросили?

– По телевизору недавно показывали, в одной старой программе, – не глядя на него, солгала Юта.

– Заваруха на бензоколонке, это, конечно, интересно, – рассудительным тоном произнес мужчина, стряхивая с окурка пепел. – Но куда интересней был дом, который случайно нашли в лесу, когда началась застройка.

– Дом? – переспросила Юта. Ей внезапно стало жарко.

– Ага. Просто деревянная коробка посреди леса. Без канализации и электричества. Когда местные власти вскрыли его, внутри нашли труп какого-то паренька. Выглядел он как бомж. Ни паспорта, ни каких-то других документов… Но то, что его убили, было и слепому видно. Поднялись наверх, а там замок на дверях. Сломали. Вошли внутрь, а там еще два «жмурика» – бабы. Какая-то там мутная история, вроде одна из них была калекой. Мне так участковый знакомый потом рассказал, который на осмотре был. То есть ни рук, ни ног у бедняги. И типа как подвешена к потолку она была. Насчет второй бабы не знаю, просто мертвая. Вот и все. Возбудили дело даже, только кого искать? Судя по всему, убили их давно. В общем, замяли по-тихому. Трупы утилизировали, дом сломали, а на этом месте теперь вона, богатеи дач понастроили.

Шофер метнул в сторону коттеджей недружелюбный взгляд и швырнул окурок на обочину.

– Ладно. Поехали, что ли?

Юта посмотрела на часы.

– О чем он, мам? – вполголоса спросил Александр.

Она вздохнула.

– Я должна тебе рассказать кое-что. Так что в самолете скучать не придется.

Они сели в машину, водитель завел двигатель.

– Куда?

– В аэропорт, – сказала Юта.

Такси развернулось, и она бросила прощальный взгляд в сторону, где двадцать четыре года назад был лес. Она смотрела туда, где посреди чащи когда-то стоял странный дом, в котором обитали не менее странные люди…

«Прости, Дудл, – с грустью подумала Юта. – Вот теперь твой рассказ закончен…»

Она почувствовала, как в ее глазах собирается влага, и торопливо вытерла их.



Автомобиль, набирая скорость, понесся в сторону трассы, ведущей в Шереметьево.

Июнь, 2018 г.





Валерий Тищенко

Рассказы




Подарки




Первый день Нового года начался с заморозков. Опустели улицы; холодный ветер тщетно бился о стены домов, а мороз усердно разрисовывал стекла квартир. Обычно оживленный город заснул безмятежным сном. Тишину нарушали своими криками только припозднившаяся молодежь да рев редкого транспорта на дороге.

Глебу не хотелось возвращаться домой. Дело было не просто в том, что его никто не ждал по возвращении, а в том, что он не хотел даже переступать через порог квартиры. Еще несколько дней назад Глеб поймал себя на том, что его съедал страх. При этом его боязнь росла и ширилась в размерах при приближении Нового года.

Глеб отсчитывал шаги до дома: вот он пересек небольшую улочку и перешел на другую сторону через дорогу, вот свернул налево и прошел автобусную остановку, на которой садился на троллейбус, идущий до работы. Хотя он специально выбрал самый длинный путь, скоро показался массив новостроек, расположенных в форме правильного квадрата. Глеб взял курс к дальнему грязно-серому девятиэтажному зданию, стоящему на отшибе позади них.

На морозе полностью противопоказано двигаться медленно, особенно если вы легко одеты, в противном случае вы мгновенно замерзнете – чем шире и быстрей шаг, тем лучше. Глеб чувствовал, что пальцы на ногах закоченели, он не ускорился, даже когда холод коснулся и пальцев рук. По мере приближения к дому тревога в душе росла. Глеб перемалывал в голове возможные события, представлял, как заходит домой, скидывает ботинки, идет в гостиную…

А там это… Снова. В четвертый раз.

«Успокойся, – приказал Глеб сам себе. – Сейчас ты определишь, кто оставляет тебе эти гадости. Потом разберешься с этой сволочью и причинами, из-за которых он это творит».

Эта мысль не помогла унять чувства. Кто может желать зла обычному технологу, работающему на трубопрокатном заводе? Зарплата у него небольшая, еле сумел на квартиру скопить деньжат. Вроде ни с кем не враждовал, не ругался, разве что в студенчестве отбил девушку у одного знакомого, да и тот, как знал Глеб, давно перебрался в столицу. Немало часов Глеб посвятил размышлениям о возможных причинах, но мотивы недругов продолжали оставаться тайной. Особенно его интересовало, почему все происходило в канун новогодних праздников? Таким образом список донимающих его людей был ограничен только знакомцами, теми, кто знал о его отношениях с главным праздником в году. Но что-то снедало Глеба глубоко внутри, шептало ему, что причина не в недругах, а чем-то ином, связанном с мистикой. С привидениями, например. Но эти мысли Глеб отталкивал, справедливо считая их болезненными фантазиями.

Глеб искренне ненавидел Новый год и все, что с ним связано, сколько себя помнил. Почему – он не знал и не пробовал анализировать причины. Его дико раздражали кричащая реклама, призывающая покупать товары по новогодним скидкам, огромная елка и ледяные скульптуры в центре города, любые упоминания о празднике.

«Взяли моду у американцев, да по-своему переделали праздничек-то, – объяснял он друзьям и знакомым. – Не вижу смысла в его праздновании! Не исконно русский он!»

Сам Глеб считал это объяснение натянутым и не слишком правдоподобным, не до такой степени он ненавидел все американское, однако, похоже, оно казалось окружающим исчерпывающим, никто не задавал лишних вопросов. А то, что его могли считать странным и эксцентричным, Глеба нисколько не волновало. Главное – результат. Не требовалось лишний раз извиняться за то, что не пошел гулять на елку или праздновать в ресторан.

От ненавистного праздника и постоянных его упоминаний можно было спрятаться только дома и на работе. Начиная с середины декабря Глеб старался выходить на улицу только по крайней нужде. Телевизор был вовсе выключен из розетки, большей частью в это время Глеб не включал даже Интернет, а только слушал музыку да читал книги. Но целиком и полностью отгородиться от внешнего мира, а значит – от праздника, не получалось.

В свою квартиру он переехал три года назад. Глеб называл свой переезд «возвращением на родину», поскольку жил здесь в детстве. Когда ему было десять лет, родители неожиданно продали собственность и уехали жить в пригород, в собственный дом. Причин тому Глеб не помнил, в памяти проскальзывал лишь печальный взгляд матери и то, как отец собирал вещи в коробки, потом еще почему-то добрая улыбка мужчины в белом халате с круглыми очками на носу, доктора. Глеб даже помнил его фамилию, Малофеев. Больше ничего, как бы он ни напрягал память, ему не удавалось вспомнить. А родители и старший брат Николай никогда об этом времени подробно не рассказывали.

Когда Глебу попалось на глаза объявление о продаже квартиры, он тотчас позвонил по указанному номеру. О цене договорились быстро, новому владельцу нужно было срочно переезжать в другой город, поэтому он согласился на максимально низкую цену. Конечно, квартира сильно изменилась за прошедшие годы, однако Глеба привело в восторг, что сохранился старый турник, на котором когда-то подтягивался отец и он сам.

Тогда же все и началось. Накануне праздника он вместе с коллегами праздновал повышение своего приятеля в баре. Вопреки своей привычке он сильно перебрал алкоголя и не помнил, как добрался домой (скорей всего ему вызвали такси, но все подробности поездки намертво стерлись из памяти). Проснулся Глеб поздним днем первого января от позывов мочевого пузыря. Вставая с кровати, он зацепил ногой стоящую рядом бутылку с пивом, та покатилась под шкаф, попутно разливая на пол содержимое. Громко выругавшись, он двинулся в туалет и помочился. Голова у Глеба трещала по швам, в животе что-то булькало и бурчало, к горлу подходила тошнота. Он мысленно пообещал себе больше никогда не пить.

На кухне Глеб выпил холодной минералки из холодильника и отправил в рот бутерброд с колбасой – тяжесть в животе тут же ослабла, а туман в голове немного прояснился. Он зашел в гостиную включить телевизор и обомлел: посреди комнаты стояла обычная елка, украшенная игрушками и мишурой, на верхушке красовалась белая снежинка из дешевого пластика. Обычное зрелище в самый разгар праздника, если бы все игрушки не были разбиты: их острые края опасно блестели в дневном свете, а края снежинки не были отломаны, и мишура порвана и кое-как накинута на елку. Больше всего внимание Глеба привлек подарок в красной обертке, скромно лежащий у кроны дерева.

По голове будто треснули тяжелым молотом, схватившись рукой за голову, Глеб присел на диван, силясь вспомнить, откуда здесь могла взяться елка? Припомнить удалось только пьяные приставания к секретарше Алене. Мысль о том, где он мог достать елку ночью, при закрытых магазинах, не давала покоя. Еще больше его смущал мотив действий – зачем мне понадобилось тащить ее сюда? Безусловно он нажрался до поросячьего визга, но таки зачем?

Глеб протянул руку к подарку и подхватил его – он был перевязан зеленой ленточкой, Глеб содрал обертку, под ней оказалась обычная коробка под обувь (Глеб моментально узнал ее, она валялась у него в шкафу на всякий случай). Открыв крышку, он нахмурился – коробка была под завязку набита весело переливающимся всеми цветами радуги снегом. За прошедшее время он успел заметно подтаять.

Снег в качестве подарка… В его собственной коробке. Происходящее напоминало издевку. Шестеренки в мозгу Глеба завертелись быстрее. У него возникло ощущение, что ему что-то это напоминает, смутно знакомое, имевшее место в его жизни. Он попытался ухватиться за этот образ, но тот витал глубоко в облаках памяти, огражденный большой стеной. Глеб дотронулся до одной из игрушек – звездочки с отбитыми краями – и с руганью убрал руку, его указательный палец окрасился красным. Кровь закапала на пол, оставляя темные пятна на ковре. Растерянность уступила место подпитываемой алкогольными парами злобе. Подарок Глеб выкинул в окно, – коробка приземлилась прямехонько в большой сугроб, сваленный у подъезда, а елку выставил на площадке между этажей.

Голова гудела от боли. Мысли сбились в кучу. Первым делом Глеб сбегал в магазин и купил четыре бутылки пива – горький напиток облегчил страдания. Захватив бутылку с собой, он пошел рассматривать замок на входной двери: ни царапин и других повреждений он не нашел. Следующим делом он проверил комнаты: все вещи лежали на местах, деньги тоже оставались нетронутыми. Приоткрыта была только дверца шкафа, откуда взяли коробку. Глеб задумался:

– Надо сменить замок. Вдруг кто-то дубликат ключа сделал. Скажем, умудрился сделать слепок с моего – вот тебе и копия. Входи не хочу!

Оприходовав последние бутылки, Глеб успокоился. Вызывать полицию он не стал, боялся, что его примут за сумасшедшего. Как объяснить ментам, что елка не могла появиться в его квартире даже в теории?

Спустя неделю Глеб не просто поставил новый замок, но разорился на вторую железную дверь, – так было спокойней. Первый месяц он с опаской возвращался домой, ожидая, что ему вновь подкинут «подарок», однако все было тихо. Наступивший год выдался для него удачным, Глеб расслабился и постарался забыть про этот случай.

Время не стоит на месте. Один спокойный месяц сменялся другим, и вот 31 декабря Глеб отправился домой к своей новой подружке Ларисе. В мозгу роилась целая громада мыслей, но настойчивей всех был образ елки со сломанными игрушками, отогнать его никак не получалось. Глеб успокаивал себя тем, что этого не может повториться, все окна и двери были намертво закрыты, никто проникнуть в квартиру не мог. Но он ошибался.

Следующим утром в гостиной у телевизора красовалась другая елка, единственным отличием было то, что неизвестный поскупился на игрушки, их было меньше, а подарок завернут в обертку мерзкого ярко-зеленого цвета. Тем же утром Глеб ушел в запой на несколько дней. После – еще несколько месяцев сидел на успокоительном.

«Если его цель свести меня с ума, то он на верном пути», – думал он, безуспешно стараясь уснуть.

Снег, елка, сломанные игрушки явно имели символическое значение для его недруга. Глеб чувствовал, разгадка именно в них, но как бы ни бился над этим вопросом, ни одного правдоподобного предположения выдать не смог. И эта неизвестность пугала еще больше. У него возникала идея сменить квартиру с работой, оборвать все связи с прошлой жизнью, останавливало то, что от проникновения в квартиру не помогли даже поменянные замки и новая дверь. Глеб верил, что и новый адрес станет известен его «друзьям». Оставалось только бороться.

На третий Новый год он остался ночевать дома, загодя приобретя биту с электрошокером. Спрятался в спальне. Что произошло тогда, он не помнил. Проснулся Глеб на своей кровати, а в гостиной издевательски сверкала гирляндами елка. Подарок лежал на столе. Тогда же Глеб оделся и ушел, громко хлопнув дверью, и нашел силы вернуться домой через две недели, похудевший и побледневший. Он с трудом понимал, что делать дальше, его так и подмывало сходить к психиатру: мол, признание своего сумасшествия первый признак излечения.

Однажды вечером Глеб увидел по телевизору передачу, где телевизионщики скрытыми камерами проверяли супругов на неверность. Выход из ситуации нашелся сразу же. В начале декабря специалист установил в его квартире сигнализацию и крохотные камеры в коридоре, гостиной и спальне. Управлялось все оборудование с помощью обычного ноутбука.

– Вот попробуй теперь повтори это еще раз, сука! – зло думал Глеб, наблюдая за манипуляциями седого мужичка с такой же седой бородой, маскирующего камеру на потолке.

Утро первого января настало быстро. Поднявшись с кровати, Глеб устало потер глаза – за всю ночь он не сумел сомкнуть глаз. Рядом с ним тихо посапывала Лариса, он ласково погладил ее по голове. Глеб неохотно натянул джинсы и выглянул в окно. Очередной год решил порадовать горожан отсутствием снега, дождем и слякотью. Задувал холодный, промозглый ветер, – сухие ветки трещали под его давлением, с неба капала морось. Нынешняя зима напоминала больше позднюю осень. Настроение у Глеба было таким же мерзким, сумрачным, как и погода. Он надел свитер, ботинки, куртку и бесшумно покинул квартиру, почему-то с мыслью, что сюда больше не вернется.

Глеб вновь считал шаги, правда, он сбился на пятьсот шестнадцатом, когда нечаянно столкнулся с проходящей мимо немолодой женщиной в зеленом пальто. Она что-то прокричала ему вслед, что именно Глеб не уловил, голова его была забита более насущными проблемами. От мыслей он отвлекся, только когда перед ним выросла серая громада родного дома.

Елка в гостиной Глеба могла похвастаться пышными ветками и могучим стволом, ее подножие было устлано ватой, символизирующей снег. Подарок Глеб сразу выбросил в мусорное ведро. Когда загружался ноутбук, он сварил себе большую чашку крепкого кофе. Запустив нужную программу, Глеб поставил запись на быструю прокрутку. Нужный отрезок нашелся через десять минут, просмотрев его, Глеб изменился в лице. Он нервно прошелся по кухне, потом, усевшись обратно, принялся пересматривать этот отрезок раз за разом, и когда нашел что искал, то едва не подпрыгнул на стуле от удивления.

«Все сходится. Теперь все сходится, – лихорадочно думал он. – Остается вопрос – подарок! При чем здесь снег?»

Глеб снова заметался по кухне. Наверстав восьмой круг, он схватился за телефон.

– Привет, браток. Как празднички начались? – пробасил Николай, как учитель с многолетним стажем он говорил громко и четко выговаривал каждую букву.

– Да, нормально… Я спросить хотел у тебя, – собственный голос показался Глебу вялым и неуверенным, как подвести разговор к нужной теме он не знал.

– Что со мной произошло в девять лет? – наконец выпалил он.

– Прости, что?

Глеб всегда чувствовал, когда его брат врал или пытался что-то скрыть, и сейчас это чувство иглой воткнулось в мозжечок.

– Ты отлично знаешь, о чем речь идет. Меня ты ни разу не смог обмануть, – холодно произнес Глеб.

Николай надолго замолчал. Глеб ждал, вслушиваясь в тяжелое дыхание в телефоне, издаваемое братом.

– А что ты помнишь? – прервал молчание Николай.

– Ничего конкретного, – признался Глеб. – Только что мне снились кошмары со снегом, и как боялся зимой выходить на улицу, и наш переезд.

– Значит, все, что было после, – резюмировал брат. – Хорошо этот Малофеев дело свое знал. Мама с папой строго-настрого запретили мне напоминать о случившемся. Вроде бы на этом сам Малофеев настаивал, на случай если это повредит тебе. Ну, значит, слушай…

Каждое слово ножами пронзало пелену, образовавшуюся в памяти Глеба.





* * *


Девятилетний Глеб любил Новый год, особенно его привлекали столь редкие на семейном столе апельсины, мандарины и бананы. К тому же он помнил, как в прошлом году ему дали попробовать вина, и рассчитывал, что и на этот раз, отец, подвыпив угостит его еще чем-нибудь таким. Близилась ночь. Глеб бегал из комнаты в комнату, наблюдая, как мама готовит на кухне, а папа вместе с Колей раскладывают большой стол и ставят его в центр гостиной. Его приводила в восторг атмосфера грядущего праздника. Когда мама отвернулась, Глеб незаметно стащил с подноса два мандарина и убежал в свою комнату, чтобы никто не мешал слопать добычу. Прикончив фрукты, он принялся носиться по квартире с удвоенным усердием. Первым из себя вышел отец:

– Эй, малой. А ну, потише! Разгромишь все тут! – прикрикнул он на снующего то здесь, то там сына.

– Ага, мешаешь нам! – как всегда поддакнул отцу Коля. Глеб насупился, но поддавшись общему давлению, уселся на край дивана и замотал ногами, изредка поглядывая в телевизор. Закончив с делами, отец развалился в своем любимом кресле, Коля посмотрел на часы:

– Пап, можно я пока погуляю во дворе, ты же обещал!

Глеб знал, что дворовые пацаны договорились построить снежные крепости на свободном пятачке земли рядом с гаражами, и Коля хочет успеть к самому разгару битвы. Отец с сомнением посмотрел на Колю:

– Поздновато же. Тебе не кажется?

– Ты еще вчера обещал, что отпустишь, когда помогу со всеми делами. Я виноват, что долго возились сегодня? – атаковал в лоб Коля. Отец задумчиво почесал бороду.

– А можно и я пойду? Мешаться не буду здесь, – подал голос Глеб, почувствовав, что родитель сдается. Отец махнул рукой:

– Чтобы к одиннадцати были дома как штыки, понятно?

Братья кивнули и умчались одеваться. Глеба в команду не взяли. Женек – один из главных дворовых заводил, – утерев сопли на красном носу, сказал:

– Вали отсюда, нет от тебя толку.

Глеб запротестовал, но Женек вместо ответа с расстояния меньше метра залепил ему снежок в лицо. От горькой обиды потекли слезы, Глеб вытер варежками лицо и с надеждой посмотрел на брата, но тот демонстративно отвернулся. Затесаться к противникам не удалось, ему отказали под предлогом, что он из другого двора, и теперь Глеб молча наблюдал за игрой неподалеку, перекидывая снежок из руки в руку. Он жутко завидовал Коле, который первым успел подбить неудачно высунувшегося из укрытия пацана. Для острастки он запустил пару снежков в сторону Женька, но оба раза промазал.

Наблюдать за игрой ему вскоре наскучило. Он уже было поднялся с колен, как ему на плечо опустилась рука в красной варежке. Глеб повернулся, над ним нависал Дед Мороз.

– А ты что не играешь с ребятами? – опустил голову мужчина, от него веяло алкоголем и мандаринами, лицо было закрыто бородой из ваты. Глеб видел только пару голубых глаз.

– Не взяли меня в игру, сволочи, – буркнул он. Дед Мороз покачал головой:

– Вот сорванцы. Но ничего, потерпи немного, и все станет лучше. Кстати, – он опустил на землю свой мешок и запустил туда руку, – вот тебе презент, чтобы не расстраивался.

Глеб с загоревшимися глазами принял блестящую упаковку, перевязанную ленточкой.

– А что там такое, увидишь дома, сюрприз, – подмигнул Дед Мороз.

Глеб глянул в сторону ребят – отобрать же могут! – но увлеченная игрой детвора не замечала, что происходит рядом.

– Спасибо большое! – от радости Глеб чуть не забыл поблагодарить незнакомца за подарок.

Дед Мороз улыбнулся:

– Да ничего. Ты же в этом доме живешь? – он кивнул в сторону Глебова дома.

– Ага, – подтвердил Глеб, вертя в руках подарок. Ему хотелось вскрыть его, но он стеснялся делать это в присутствии мужчины.

– У меня в том доме подарки лежат. Нужно помочь их забрать, – предложил Дед Мороз. – Я их как раз в твоем доме оставил. Идет? Я тогда тебе еще конфет дам.

Глеб засомневался, родители предупреждали, чтобы он не общался с незнакомцами. Впрочем, на улице было сейчас людно, да и что могло приключиться в его собственном доме? Да и может ли причинить вред Дед Мороз? Глеб категорически отказывался в это верить. До одиннадцати оставался еще час, за это время он заработает конфет и не поделится ими с Колей, не заслужил братик этого.

– Давайте, – согласился Глеб. Мужчина удовлетворённо похлопал его по плечу.

– Пойдем. Мне еще с десяток подарков раздать надо успеть!

По пути мужчина продолжал задавать вопросы о родителях, брате, как он учится в школе? Глеб охотно отвечал. У дома Дед Мороз повел Глеба к дверце на торце здания, ведущей в подвал, и принялся шарить в карманах в поисках ключа.

– А зачем было их в подвале держать? – удивленно протянул Глеб. Дед Мороз хмыкнул:

– Так это же сюрприз! Родители же от тебя прячут подарки на день рождения? Так вот, что я буду делать, если подарки найдут преждевременно, что я дарить буду?

Глеб прикусил губу – действительно, что? Оглянувшись по сторонам, Дед Мороз взял Глеба за плечо:

– Пошли, время идет.

В подвале было сухо и тепло, в углу валялась груда проржавевших труб, отовсюду торчали переплетения труб, ведущих вглубь. Дед Мороз показал рукой на приоткрытую железную дверь, расположенную напротив входа:

– Вот там я их спрятал.

Помещение оказалось бойлерной. На Глеба смотрели многочисленные приборы для измерения давления и многочисленные вентили. В углу стоял стол, покрытый газетками, и стул, чуть выше была прибита полка с книгами со стертыми корешками.

– А где подарки? – никаких коробок Глеб не заметил. Дед Мороз не ответил, лязгнула дверь, и он повернул ключ в замке. В душе Глеба прорезались первые семена сомнений. Мужчина пробежал по нему взглядом и жутковато улыбнулся. Снял варежки и провел пальцами по его щеке. Глеб отодвинулся от Деда Мороза, что хотел от него мужчина, он не понимал, но нутром чувствовал, что ничего хорошего его не ждет. Все пути отступления были отрезаны, взгляд Глеба упал на коробку с железками – может быть, получится отбиться, если что?

Но ничего предпринять он не успел, мужчина схватил его за обе руки и подтянул к себе. Глеб закричал, вырываясь, но мужчина держал крепко.

– Потерпи немного, все будет хорошо, – в голосе Деда Мороза явственно чувствовалось нетерпение. Он ловко содрал с Глеба куртку и шапку. Глеб кричал и плевался, за что получил от мужчины добрый удар в живот. Глеб задохнулся от боли и умолк.

– Вот так. Потерпи еще немного, – прошипел Дед Мороз. Шапка его слетела на пол, явив миру проплешину в окружении редких русых волос. Он уложил Глеба животом на стол и резким движением спустил ему штаны вместе с трусами.

– Хороший мальчик, хороший… – с этими словами Дед Мороз хлопнул его по заднице. Слезы заливали глаза Глебу, и он мало что мог разглядеть. В память врезалась подшивка газеты о том, как масштабно готовится Советское государство к новогодним праздникам. Дед Мороз схватил Глеба одной рукой за шею, а другой больно завернул правую руку за спину. Свободной рукой Глеб шарил по столу, пытаясь нащупать что-то тяжелое, но ничего не попадалось. Тут он охнул от резкой боли в заду, когда что-то большое и горячее вошло внутрь. Дед Мороз захрипел и медленно задвигал тазом. С каждым его движением Глеб вздрагивал от боли, но постепенно она уходила. Все закончилось, когда, довольно охнув, Дед Мороз окатил задницу Глеба теплой, липкой жидкостью. Глаза жгло огнем от слез. Глеб, хныкая, нацепил штаны. Дед Мороз развернул подарок, который подарил ранее, и продемонстрировал содержимое – грязный, тающий снег.

– Как тебе мои подарочки? – хихикнул мужчина. – Не выходи еще с полчаса отсюда. Иначе я тебя найду. И убью, – сделал он акцент на последнем слове.

Глеб бессильно мотнул головой. Довольно насвистывая, Дед Мороз выскочил из помещения.





* * *


Александр Витальевич Ануфриев сидел в стареньком потертом кресле и потягивал сигарету. В это время Малофеев гремел чашками на кухне, готовя свой фирменный кофе по-бразильски.

– Так что ты, Саша, хотел мне рассказать? – он поставил чашку с горячим напитком на журнальный столик. Несмотря на преклонный возраст – месяц назад ему стукнуло семьдесят пять лет, – Малофеев был по-прежнему бодр и весел, регулярно совершал долгие пешие прогулки и ездил на велосипеде. Чему завидовал тучный Ануфриев, будучи моложе почти на тридцать лет, он успел заработать себе одышку от постоянного курения. Про пробежки и занятия спортом речи даже не шло. Он затянулся сигаретой и выпустил дымок.

– Вы помните, как впервые внедрялся дезитопамин?

Малофеев сделал глоток из чашки и кивнул. Ануфриев продолжил:

– Дело вот в чем. Недавно ко мне поступил новый пациент. Его взяла полиция, когда он стал приставать к мальчишке рядом со своим домом.

– Педофил? – уточнил Малофеев.

– Знаете? Не думаю. Это оказался некий Григорьев Глеб Васильевич. В детстве его изнасиловал хорошо известный вам Армеев Денис. Помните его?

Малофеев наморщил лоб. Фамилия показалась ему знакомой.

– Да. Его поставили к стенке за несколько изнасилований детей в конце восьмидесятых, – вспомнил он. И тут же задал встречный вопрос: – А при чем здесь дезитопамин?

Ануфриев отправил пепел в пепельницу.

– Всему свое время, – выговорил он. – Значит, вернемся к Григорьеву. Несколько лет подряд до этого он сам оставлял себе подарки исключительно на Новый год и не помнил этого. Возможно, впадал в сомнамбулическое состояние. Когда его привели ко мне, Григорьев с ходу заявил, что одержим духом Армеева, тот овладевает на некоторое время его телом и оставляет подарки, чтобы свести с ума и отомстить, ведь он был последней жертвой. И к тому мальчику он приставал якобы под влиянием призрака Армеева.

А дезитопамин здесь при том, что девятилетний Григорьев сразу после изнасилования проходил лечение у нас. Дезитопамином в том числе.

Малофеев откинулся всем телом в кресле. Дезитопамин был средством для подавления воспоминаний, введенным в оборот только в некоторых клиниках страны. От его использования отказались довольно быстро, после того как оказалось, что действие его непродолжительно. Спустя некоторое время подавленные воспоминания выбирались наружу, лишь ухудшая психическое состояние пациентов.

– Но ведь прошло больше двадцати лет? Почему это случилось сейчас?

Ануфриев достал новую сигарету из пачки.

– Я полагаю, что все началось после того, как он вернулся в родной дом. Возвращение в место, где все произошло, стало триггером, запустившим механизм его безумия.

– Ох, вот к чему приводят наши ошибки, – вздохнул Малофеев и забрал пустую чашку со столика. – Еще кофе?

Ануфриев кивнул. С доктором Малофеевым – тогда ведущим специалистом областной психиатрической клиники – он познакомился еще в свою бытность в интернатуре, тот стал его наставником. С подачи Малофеева молодого специалиста быстро заметило начальство, и карьера пошла в рост. Сегодня он уже возглавлял клинику. Случай Григорьева не был уникальным в его практике, ему встречались люди и с более глубокими нарушениями психики.

Смущал Ануфриева другой факт: во время одного из разговоров с Григорьевым пациент дал ему посмотреть запись с видеокамер его квартиры. Он прекрасно помнил, как Глеб тыкал палец в экран монитора и кричал:

– Вот видите! Я не псих.

На записи за Григорьевым сзади следовала неразборчивая темная фигура с бородой в бесформенной шапке и мешком за плечами. Тогда Ануфриев сказал, что это искажение, игра света, что нельзя выдавать желаемое за реальный факт.

Он засунул в рот третью сигарету. Ему по-прежнему хотелось верить, что он был прав.





Катакомбы





Рассказ размещен на конкурсе «Квазар»


Подземные своды источали адский холод. Серега ощутил, как по спине побежали мурашки, и пожалел, что не прихватил с собой толстый вязаный свитер. Из крохотной бойницы в стене дохнуло свежим ветерком, разбавив вечно сырой, затхлый воздух. Иван протянул напарнику желтую каску с фонариком вместе с тяжелым ручным фонарем, похожим на тот, что сам держал в руках. Ткнул пальцем, указывая на тело девушки, пластом лежащей на вымощенном красным кирпичом полу. Губы ее посинели, длинные волосы разлохматились, голова безвольно упала на грудь, руки и шея пестрели разноцветными синяками.

– Давай, бери за ноги и потащили, – приказал Иван и ухватился за запястье девушки. Серега поморщился – он вообще не понимал, что сейчас делает и как до этого дошел. Вновь касаться холодной кожи не хотелось. Он надел захваченные из машины резиновые перчатки.

– Быстрее! – поторопил Иван. Серега схватил девушку за лодыжки, приподнял, крякнул:

– Однако! – Несмотря на хрупкое сложение, весила девица многовато. «Это все от трупного окоченения, – подумал Сергей. – Тут бы садовая тачка пригодилась…»

Невысокий, полный Иван устремился вперед с прытью, которой не ждешь от человека его комплекции. Серега едва поспевал за ним в сгущающейся темноте. Иван уверенно шел по тоннелю, сворачивая то вправо, то влево. Путь Серега запомнить не сумел и опасался, что не сможет самостоятельно вернуться.

Звуки шагов гулко отражались от стен; в одном из переходов под ноги кинулась крыса. Матюгнувшись, Серега пинком отшвырнул ее, грызун с писком улетел в угол. Серега едва не выронил свою ношу. Иван, не сбавляя шага и не поворачивая головы, вякнул что-то недовольное, но Серега не расслышал.

Тоннель пошел резко вниз: воздух загустел и потяжелел, а с потолка закапала вода. Несколько ледяных капель угодили Сереге за шиворот. Он поежился, перехватил мраморные руки трупа поудобнее; фонарик осветил глубокий вырез на груди девушки.

«А она была ничего», – пронеслась мысль.

Сереге стало жарко, несмотря на холод. Иван тоже запыхался и сбавил шаг.

– Долго еще идти? – спросил Серега. – Может, уже расскажешь?

– Недолго. Скоро сам все увидишь, – проронил Иван глухо.

Свет его фонарика выхватил из тьмы кусок массивной ржавой двери в десятке метров от них.

Серега сразу понял, что перед ним не простая дверь. Такими тяжелыми дверьми с глухими оконцами немцы перекрывали ходы в бункеры. В стене рядом с дверью из сквозного отверстия выглядывал ствол сгнившего пулемета. Сердце Сереги забилось быстрее.

Бункер глубоко под землей? Неизвестный еще никому? Не затопленный? Это было чудом! Большая часть обнаруженных немецких подземелий была затоплена – из-за особенностей почвы. Поговаривали, что в некоторых подземельях немцы перед войной запрятали сундуки с золотыми слитками, принадлежавшими крупному банку.

Но даже если здесь нет золота, тут могли бы сохраниться какие-то артефакты, за которые на черном рынке платят бешеные бабки. И этого как раз хватит на лечение Вари! Варенька-Варенчик. Сергей на секунду представил, как дочка, вылечившись, сумеет встать на ноги, как все дети, побежать… Как она засмеется и как улыбнется, наконец, ее мать…

Он прикрыл глаза и прислонился пылающим лбом к холодной стене. «Ладно. При чем здесь труп? Зачем тащить его сюда?»

– Так. Кладем ее… – скомандовал Иван.

Пока он поправлял каску и ковырялся в сумке, висящей на плече, Серега обратил внимание на позеленевшую от времени и сырости медную табличку над входом. Надпись была полустерта, он едва сумел разобрать ее. «Corpofag». Хм. Немецкие офицеры увлекались мистикой, и частенько в полуразрушенных военных объектах обнаруживались солярные символы или скандинавские руны. Но латынь? Иван заметил недоумевающий взгляд приятеля.

– Это значит – пожиратель трупов, – он криво улыбнулся и добавил загадочно: – Немцы знали, чего хотят.

Иван вынул из сумки небольшую баночку с густой янтарной жидкостью и шприц. Уверенными движениями он тщательно опрыскал дверные петли. Серега тем временем заглянул в узкую щель: там, за приоткрытой дверью, в комнате, полной какого-то хлама, валялись стулья, смятые железные плафоны и стол со сломанными передними ножками.

– Надеюсь, масла хватит, – прошептал Иван, схватился за ручки двери и потянул на себя. Серега, привалившись плечом, помогал ему. Общими усилиями они приоткрыли створки так, чтобы можно было затащить внутрь тело.

Воздух в бункере оказался свежее, вентиляция спустя столько лет все еще работала. Бункер представлял собой узкий и тесный коридор, с комнатами по обе стороны. Серега прошелся, разглядывая их. Нашел две шинели на вешалке да разбросанные по полу пожелтелые листы каких-то газет. Вряд ли тут есть, чем поживиться. Чертовы немцы!

Иван хлопнул приятеля по плечу:

– Давай, затащим ее вон туда, на третий уровень, – он мотнул головой, указывая на темную дыру в конце длинного коридора. И, словно прочитав мысли Сереги, добавил:

– Не дрейфь! Сейчас бабки будут.

По узким и скользким ступеням лестницы пришлось двигаться осторожно, чтобы не свалиться вместе с трупом. Коридор оказался настолько тесным, что Серега терся плечами о стены. Иван пыхтел и втихомолку ругался. Видимо, уже окончательно вымотался.

– Все. Пришли, – сказал Иван и тыльной стороной ладони стер пот с лица. Серега осветил коридор, но темнота была настолько густой и вязкой, что мощи фонарика не хватило. Как ни старался Сергей, ему не удалось разглядеть, что скрывает тьма.

– Ты ничего не увидишь, – сказал Иван. Он положил фонарь на ступеньку и сам уселся рядом, глядя на часы: – Надо подождать. Это скоро придет.

– Что значит – это? Ты о чем? – Сергей невольно передернул плечами. Ему не понравились ощущения, которые он испытал сейчас, при этих словах приятеля. Нечто омерзительное представилось.

– Сам увидишь. На слово не поверишь, – отмахнулся Иван, но беззаботный жест сопровождало такое дрожание голоса, что Сергей напрягся.

– Послушай. Я ведь согласился нести труп? Значит, мы в одной лодке. Говори, черт бы тебя побрал!

Иван не ответил.

«Что-то мне это совсем не нравится. Будто во второсортный ужастик попал, – подумал Сергей. – Может, пора делать ноги? Иначе из темноты на нас бросится монстр… Чего Ванька запирается? Какой смысл?»

И вдруг… тьма словно сжалась в комок, запульсировала и задвигалась. В нос ударила специфическая сладковатая вонь…

В углу заскрежетало, будто кто-то провел по стене железом. Серега испугался. Он мигом взлетел обратно на ступеньки лестницы, зацепив и едва не сбив ногой фонарь Ивана. Удушливый сладковатый запах становился все сильней, он пропитывал собой все. Сергей закрыл нос рукавом, почувствовав, что еще немного – и его стошнит.

Иван вони не замечал – он напряженно всматривался в темноту. Тьма наступала. Сергей водил фонариком из стороны в сторону: ему казалось, что во тьме он видит множество фигур. Он ждал, что услышит сейчас шорох, стон, любой звук.

Но темнота хранила горделивое молчание. Фонарик замерцал, Сергей постучал по нему ладонью… Свет вспыхнул. И Сергей увидел, что принесенный ими труп исчез. Растворился в окружающей темноте.

Был съеден. А потом, словно отрыжка, из тьмы донесся голос:

– Она ничего… Не хуже твоего приятеля. Принесите нам больше мертвецов. Нам нужно еще. Много нужно!

И на лестницу с металлическим звоном посыпалось золото. Золотые монеты.





* * *


Серега Сорокин стоял на остановке и мучительно, затяжно зевал. Спать хотелось жутко. Варенчик плохо спала после последней операции и то и дело мучила родителей дикими криками среди ночи. Как обычно, в выходной день автобуса было не дождаться. Подул холодный пронизывающий ветер, морось оседала на лице и холодила кожу. Серега чертыхнулся, плотнее запахнул куртку, сунул руки в карманы. Поглядел на дорогу в поисках автобуса: дорога была пуста, если не считать несущийся на большой скорости черный «Чероки». Тонированный джип внезапно затормозил и остановился чуть поодаль от остановки. Из окна автомобиля показалось красное лицо с широким носом и голубыми, близко посаженными глазами.

– Серега! На работу едешь? Давай подвезу?

Серега узнал своего бывшего одноклассника Ивана Рудникова. За прошедшие пять лет Ванька раздобрел, надел очки и, судя по всему, преуспел.

– Да тебя не узнать! Давай. Автобусы чего-то не ходят, – Серега растянул губы в неискренней улыбке и забрался в теплый салон автомобиля. Заметил, что Иван одет в военную «цифру», всю в потеках грязи, и обут в грязные резиновые сапоги.

«С охоты, что ли? Это кто ж на охоту ночью ходит? Разве что браконьеры». Довольный Иван забросал Серегу вопросами. Сергей нехотя рассказал о болезни дочери.

– Ох, паря, как я тебя понимаю! У меня вот мать болеет – это трындец, сколько бабла на лекарства уходит, и конца-краю не видно. Не факт, что поможет, ну а что сделаешь?.. Мать она и есть мать.

Серега мрачно пережидал, пока одноклассник изливался словесами.

– Слушай, а не хочешь легко и быстро подзаработать пару штук баксов? – внезапно предложил Иван. Серега встрепенулся. Такая сумма, безусловно, не была лишней, однако за легкие деньги иной раз приходится тяжко расплачиваться.

Насколько ему было известно, одноклассник несколько лет подряжался «черным копателем» – незаконная добыча янтаря, немецкое оружие и все такое. Как-то раз через общих знакомых он искал, кому сбыть ржавый «Люгер» с патронами. Значит, раскопки? На это Серега бы наверняка рискнул бы. Но Иван зашел издалека и с совершенно другой стороны.

– Ты же говорил, что патологоанатом? Ну, вот когда мы всем классом собирались, помнишь?

Серега кивнул, пытаясь понять, к чему приятель клонит. Иван сбавил скорость, вывел автомобиль на правую полосу, хотя дорога была пуста, и продолжил:

– Значит, у вас там, в морге есть… – Иван задумался, подыскивая нужное слово. – Ну, это, как… Неучтенные трупы?

– А с какой целью интересуешься? – обозлился Серега. Он уже пожалел, что не дождался автобуса. Всякие подколы, стеб и байки из склепа ему сейчас были ну совершенно не в жилу.

– Да я так. Из интереса. Чисто из интереса… Не хочешь, не говори, я че?

Серега вздохнул. В морге и впрямь частенько появлялись так называемые невостребованные тела некриминального происхождения, в основном – бомжи, замерзшие на холоде или отравившиеся денатуратом.

– Предположим, есть, и что? Ты про дело давай.

Иван сверкнул глазами:

– Сейчас… До дела дойдем. Ты вот скажи… Опять же – чисто теоретически. Можно у вас… забрать такое тело? Незаметно? Такой… свежий трупик, а? Я просто нашел… одного щедрого покупателя. Ему нужны трупы. Чем больше – тем лучше. И нужны свежие. Очень хорошо платит.

Иван потянулся к бардачку, выудил оттуда толстый конверт и протянул Сереге.

– Вот, завалялось кое-что на всякий случай. Предоплата.

Сергей взглянул… и уже не думал.





* * *


Схему, как быстро раздобыть свежий труп, Серега придумал быстро. Когда в морг поступали бомжи, иностранцы, нелегалы, алкаши, – Серега в свою смену их попросту не регистрировал. Потихоньку прятал в холодильнике и срочно звонил Ивану, чтобы тот забрал тело. Напоить санитаров, чтоб ничего не видели и не слышали, трудности не представляло тем более.

А потом Серега оказался здесь. В подземелье. Рядом с ЭТИМ.





* * *


– Говорил же: пока сам не увидишь, не поверишь! – сказал Иван, выдохнув и вытерев лицо. Поднялся на ноги и принялся собирать золото. Одна из монет, которые он поднял, размером оказалась побольше прочих. Он посветил на нее фонариком и присвистнул:

– Аурелий никак? По ходу, нам повезло.

Серега поднял монету, подкатившуюся к его ноге. Тяжелая, с неровными краями. На одной из сторон изображена грубая фигура с венком на голове и скипетром, на другой – латинская цифра. Иван посветил фонариком, посмотрел.

– А, это тоже большая редкость. Сегодня нам повезло. Реально, круто повезло! – он улыбнулся и хлопнул Серегу по плечу. – Давай, однако, топаем отсюда скорее, пока меня инфаркт не хватил.

– А что это был за?.. Что это было? – спросил Серега.

Зубы у него мелко постукивали от холода. Они выбрались на верхний уровень бункера.

– И что за место вообще?

Иван задумчиво почесал нос.

– Скажу честно: что это за штука, не имею понятия и знать не хочу, – он хлопнул по карману, в котором бряцали монеты. – Но платит эта хрень римскими монетами. Золотыми. Очень старыми и очень ценными. Каждая из таких монеток стоит пару штук баксов, если не дороже. Я напряг своих знакомых-историков, чтобы те покопались в архивах. Ничего интересного они не нарыли, но нашли несколько заметок в газетах довоенного времени про то, как немцы планировали устроить здесь подземный лабораторный комплекс для экспериментов над пленными. Бросили все после начала осады Кёнигсберга… Это и все, вся инфа. Но понимаешь ли ты, какой фарт нам выпал?! Братка, нам реально прет! Смотри, как мы можем сделать…

Иван продолжал балаболить, но Серега уже не слушал. Его тянуло побыстрее выбраться к теплу – от холода его била крупная дрожь, замерзли и руки, и ноги. Хотелось поскорее забыть мерзкий запах тления. Он шел за Иваном, который не переставал болтать, рассуждая про великое будущее их обоих, и думал, как его напарник впервые встретился с этой… херней? И сама эта тварь… Что она сказала? Про какого-такого приятеля? Это надо выяснить. Темнит Ванька, ой, темнит. Сука.





* * *


Спать после всего пережитого он стал плохо. Не высыпаясь, шел на работу. И «плавал» там, как вяленая вобла. В голове шум, руки-ноги заплетаются. Он пытался сосредоточиться, заполняя бумаги, чтобы не наделать в документации ошибок. Получалось плохо – приходилось выкидывать замаранные бланки и заполнять формы заново.

Уже несколько дней он спал при включенном свете: боялся, что из темноты выскочит злобная, склизкая тварь и утащит в свою нору. Серега убеждал себя, что давно не верит в истории про монстров из шкафа, побороть страх не удавалось. А потом пришел Иван и передал ему конверт, значительно толще и тяжелее предыдущего.

– Продал через знакомого коллекционера две монеты – оторвали с руками, – сообщил Иван с улыбкой.

Серега пересчитал купюры – этой суммы хватит на несколько месяцев лечения дочери в израильской клинике и лучшие лекарства для нее. Значит, надо терпеть. До последнего. «Как запахнет жареным – уйду. В конце концов. Ну что тут такого? Я ж никого не убиваю. Если проблемы будут, срок вряд ли получу. И вообще: нет тела, нет дела. А тела-то точно нет! Сожрал этот…» – подумал Серега и вздрогнул.

За несколько месяцев они отвезли в подземелье еще три тела: неопознанного подростка, прыгнувшего с крыши (череп и лицевую часть разнесло вдребезги от удара об асфальт), старушки, умершей от инсульта посреди улицы, и здорового крепкого мужика, погибшего в аварии: полупустая маршрутка столкнулась с «газелью», мужик сидел рядом с водилой маршрутки. Без документов. Каждый раз трупы буквально растворялись во тьме.

– Плохой мертвец, – объявлял невидимый голос и платил мало. Однажды свет Иванова фонаря случайно выцепил из мрака белую руку существа, которое вцепилось и тянуло к себе лодыжку трупа. Странно, но руку эту украшала татуировка в виде паука – точно такая же, как у того мужика, которого они притащили недавно… Очень странно.

Но лучше об этом не думать.





* * *


Полгода минуло незаметно. Серега отправил жену вместе с ребенком в зарубежную клинику и теперь каждый день слышал счастливый голос жены, рассказывающей, как Варенчик самостоятельно поднимает ножки и ручки, и что врачи настроены оптимистично. Между тем похищать трупы стало сложнее: городские газеты писали о случаях исчезновения тел – с многочисленными комментариями огорченных, ошарашенных, несчастных родственников, поползли нехорошие слухи. Иван настаивал, что надо на время залечь на дно, но каждый раз Сереге удавалось его переубедить. Только Иван не успокаивался: регулярно заводил подобные разговоры. Серегу это бесило.

Поначалу он намеревался лишь найти деньги на лечение дочери. Но теперь планы его разрослись – он мечтал о двухэтажном особняке с забором и дорогих машинах – ему и супруге, и его раздражали Ванькины психозы при каждой новой вылазке. Напряжение между ними росло; Серега предполагал, что проблемы теперь – только дело времени.





* * *


– Фух! – Серега осторожно прислонил мертвое тело к стене. Руки у него дрожали, а спина обещала отвалиться от боли. Иван выглядел еще хуже. Серега вытянул мятую пачку сигарет из кармана и закурил, Иван знаком попросил сигарету и себе. На этот раз им пришлось тащить тело мужика, весившего наверняка за сотню – с огромным брюхом, отвислыми щеками и носом с красноватыми прожилками.

Знакомый запах мертвечины ударил в нос. Тьма разрослась перед Серегой сплошной стеной. Он спокойно ждал. Страх давно покинул его. Втайне он гордился этим, считая, что не каждый сумеет сохранять силу духа в таких условиях.

Но его напрягал Иван. Он дергался. Все время дергался. Серега сошел с лестницы на рыхлый, земляной пол, отсчитал двадцать шагов и выключил фонарь. Сумрак обступил его со всех сторон. Серега ждал. В кромешной темноте эта тварь общалась намного охотнее, как-то раз даже назвала свое имя.

– Корпофаг, где ты? – позвал Серега после непродолжительного молчания.

– Здесь, – шепнул голос. – Плохой мертвец. Он не нужен нам.

Серега ругнулся – опять денег будет мало. И его страшно бесила манера этой твари говорить о себе во множественном числе. Это как-то… беспокоило.

– Нам больше не нужны мертвецы, – продолжал голос. – Нам нужны живые, теплая кровь.

– Что? – вздрогнул Серега.

– Живые люди. Приведите живых людей. Мы заплатим в три раза больше.

Серега, поняв, что дело повернулось уже не так, как он рассчитывал, начал уговаривать невидимого собеседника забрать тело и взять еще нескольких за вдвое меньшую цену, но тьма оставила эти уговоры без ответа, – Корпофаг промолчал.

Встревоженный Иван топтался на лестнице, высматривая Серегу, уголки его рта мелко подрагивали. Принесенное тело осталось там, где они его положили.

– Пошли наверх, – выдохнул Иван, выслушав рассказ Сереги. – Халява закончилась.

– А где мы живого человека найдем? – пробормотал Серега. Глаза Ивана забегали.

– Нигде. Конторка закрылась. Похищение – это уже серьезно. Срок за это полагается большой. Нас сразу сцапают.

– Да вырубить какую-нибудь бомжиху или алкаша, которых искать не будут. Одна-две ходки – и дело в шляпе! Мне деньги нужны, – уламывал Серега.

– Что-то ты расслабился от хорошей жизни. Мозги протухли? Ладно, как знаешь, – сказал Иван в итоге, после чего уселся за руль своей иномарки. Серега проводил его машину тяжелым взглядом. Настроение было хуже некуда – до полного исполнения мечты – всего ничего, а тут такая засада.





* * *


Он пил чай в комнате отдыха, когда зазвонил телефон. Алена? Голос у супруги дрожал, она волновалась:

– Сереженька, нам предложили экспериментальное лечение, мы можем встать первыми на очередь, если сможем найти треста тысяч…

Серега внимательно выслушал жену. И вздохнул – Алена никогда не спрашивала, где он брал деньги на лечение. Значит, не спросит и сейчас.

Времени обдумывать свои шаги у него не было. Он прикупил в магазине несколько бутылок водки, закуску. Постучал в дверь в квартире этажом выше. Открыл ему низенький полный мужчина с большой залысиной и покрасневшими глазками. Увидав пакет в руках Сереги, оживился и поманил за собой.

– Ленка на даче до завтрашнего вечера. Заходь давай! А что за повод?

– Палыч, операция у дочки удачно прошла. Надеюсь, что поможет. А мне бы вот нервишки подлечить, – сообщил Серега, улыбаясь. Палыч покивал и понесся на кухню доставать стаканы. Пока он там копался, раскладывая по тарелкам закуску, вскрывая упаковки, Серега нащупал в кармане мятую картонную упаковку и бросил в открытую бутылку таблетку. Потом разлил водку, бряцая бутылочным горлышком о края граненых стаканов. Палыча не требовалось просить дважды. Даже не присаживаясь, он схватил стакан и опрокинул его содержимое одним махом. Взял с талерки кусок колбасы и приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, но не успел – глаза закатились, и он мешком грохнулся на пол. Серега поднялся – без сознания Палыч пробудет часов десять. Нацепив на соседа ботинки, шапку и куртку, Серега с трудом вынес его из дома, стащил вниз по выщербленной лестнице, занес в лифт и нажал на кнопку первого этажа. И вдруг лежащий Палыч разлепил один глаз, замычал, замотал головой. Серега перепугался.

Как только лифт остановился, он сорвался с места и бросился к машине, припаркованной у подъезда заранее. Сосед остался в лифте.

Несколько часов Серега бесцельно колесил по городу, пока не остановился у входа в какой-то магазинчик на окраине. В маленьком дворе напротив ребенок лет десяти рисовал палкой какие-то фигуры. Серега подошел и попробовал завести разговор, но мальчик отвечал неохотно и косился на дверь близкого подъезда. Когда в окне на первом этаже показалось широкое мужское лицо, Серега отошел от ребенка к машине и неторопливо уселся в салон. Мальчишка скрылся в подъезде.

Серега выжал газ, выехал из двора. Закурил, чтобы успокоить нервы, глянул на часы – поздний вечер. Оставалось два дня, чтобы найти деньги.

Время утекало, словно вода сквозь пальцы.





* * *


Иван любил роскошную жизнь. Сидя в кожаном кресле в одной из комнат своей четырехкомнатной квартиры, отведенной под кабинет, он потягивал дорогой купажированный «Реми Мартен» 25-летней выдержки и курил ароматные сигары.

Да, он любил роскошную жизнь, но он знал, когда следует остановиться. Одно дело – похищение трупов, другое – похищение живых людей. Безусловно, тело никогда бы не нашли, пройди все удачно. Но удача имеет свойство отказывать, а ситуация – усугубляться. Иван печенкой чуял, что ничем хорошим все это не закончится.

Он все еще помнил радостное выражение лица Валька, когда тот показывал ему копии довоенных карт и рассказывал, что, по его мнению, под заброшенным бастионом «Обертайх» должен быть проход в катакомбы, пролегающие почти под всем городом, затопленные или разрушенные участки которых иногда находили при проведении ремонтных работ. И он оказался прав. Внутри бастиона они нашли проход и через несколько часов наткнулись на закрытую дверь бункера. Сырость и влага сделали свое дело – петли двери заржавели, а она сама просела из-за деформации потолка. Несколько дней пришлось потратить, чтобы проникнуть внутрь. Ничего ценного они не обнаружили – ни документов, ни оружия, ни оборудования. Иван ожидал найти хотя бы скелеты, но ничего такого там не было. Он рассматривал бумаги (это оказались листы из разорванной Библии) на полу одной из комнат, когда тишину разорвал громкий крик, который тотчас замолк. Иван спустился на второй уровень и увидел, как схватившийся за голову Валек неловко пытается встать на ноги, а в следующее мгновение – со страшным криком исчезает во мраке. Да, это было… Неприятно.





* * *


Иван включил висящий на стене плазменный телевизор: в новостях шел репортаж про исчезновения трупов. Иван с интересом слушал, радуясь, что вовремя завязал с этим делом. Все деньги мира все равно не заработаешь.

Завибрировал телефон на столе.

– Да?

– Мне следак звонил, – Серегин голос был нервным и напряженным. – Они нашли машину, на которой мы трупы перевозили. Теперь я должен к ним прийти на допрос.

Иван сглотнул, приподнялся с кресла, в груди у него защекотало. Собрав волю в кулак, спросил:

– А мне-то что с этого?

– А того, что я тебя сдам, если не поможешь разобраться с ситуацией! – крикнул Серега.

У Ивана зашумело в голове, будто от удара кирпичом. «Вот влип, – подумал он. – А ведь сам, сволочь, жадничал».

– Хорошо, – буркнул он в трубку.

– Встречаемся завтра, рядом со входом в бастион, там народу почти нет, никто нас не увидит, – сказал Серега и отключился.

Иван положил телефон обратно на стол. Положил ногу на ногу и глубоко задумался.





* * *


Проем, ведущий внутрь бастиона «Обертайх», представлял собой просто дыру, образовавшуюся после обвала стены. Ближайшие дома располагались на холме выше, но из-за густо проросших деревьев увидеть, что происходит внизу, было непросто. В начале двухтысячных годов городская администрация задалась целью организовать тут парк, на все ограничивалось до сих пор прокладкой гравиевой дорожки для прогулок вдоль рва. Иван пересек мостик, ведущий через ров к бастиону. Накрапывал дождь, поднялся ветер. Настроение у Ивана было таким же мрачным, как серое небо над головой. Он не мог избавиться от дурного предчувствия.

Серега спрятался под толстыми стенами редюита у провала. Стоял, запахнувшись в свою любимую куртку, периодически выглядывая в поисках Ивана. Разгар дня, а ни одного прохожего. Горожане предпочитали гулять в более благоустроенных парках. Проход к бастиону со стороны города закрывали гаражи, и, чтобы пробраться к его стенам, требовалось взобраться вверх по склону, по раскисшим от дождя глинистым дорожкам. Зачем? Что тут интересного можно найти? Ничего.

Серега увидел Ивана и помахал рукой, зазывая внутрь. Редюит представлял собой узкое продолговатое двухэтажное здание с медной винтовой лестницей в конце. Саму лестницу давно спилили и сдали в металлолом много лет назад. Пол был усыпан окурками и пивными банками, кто-то затащил внутрь огромный спиленный ствол дерева и использовал его в качестве скамейки.

– Ну. И чего ты от меня хочешь? – заговорил Иван, проходя в глубину редюита вслед за Серегой. – Я ничем не могу тебе помочь!

– Можешь, – сказал Серега и выбросил вперед руку. Ивану вдруг стало тяжело дышать, горло перехватил спазм. Он хватанул ртом воздух и упал на влажный после дождя пол. Он чувствовал удары, пока не потемнело в глазах.





* * *


Серега втянул связанного Ивана с лестницы на земляной пол – приятель шмякнулся, как пакет с мусором. Мрак подкрался ближе; фонарь Серега не зажигал. Он стоял, заложив руки за спину, и чувствовал всей кожей, как на него смотрят тысячи невидимых глаз.

– Ты хочешь отдать нам его? – спросил знакомый голос.

– Да, – ответил Серега.

Он думал, что будет испытывать чувство вины, но не чувствовал ничего. Иван беспокойно завертелся в углу, завозил ногами, поднимая пыль. Серега не видел ничего, кроме тьмы перед глазами, но в деталях представлял, что происходило поблизости.

– Хорошо, – голос не поменял интонации, оставаясь по-прежнему равнодушным и холодным.

Внезапно под потолком вспыхнули фонари. Серега даже не думал, что тут еще работает проводка. Свет, исходящий от фонарей, был нестерпимо ярким и ненатуральным.

Первой на свет вышла фигура с двумя руками с правого бока и тремя – с левого. Из-за ног разной длины и толщины вышагивало это существо с большим трудом. Длинное туловище венчала непропорционально маленькая голова с белокурыми волосиками (Серега узнал голову мертвого младенца, которого они выкрали). Вторая фигура следовала рядом. Головы и рук у нее не было, и представляла она собой, скорее, несколько скроенных между собой туловищ с заплывшими от жира короткими ногами, на которых передвигалась весьма быстро. Первая фигура вперилась в Серегу злобными крохотными глазками.

– Ты хочешь отдать нам своего друга? – спросило существо, не открывая своего младенческого рта.

– Да, – не задумываясь, подтвердил Серега.

Иван очнулся, затрепыхался, попытался встать на колени. Но его прижала к полу здоровенной рукой отделившаяся от теней третья кривая фигура. Четвертая фигура, похожая на собаку с неестественно длинным туловищем и множеством искривленных ног, безмолвно раскрыла пасть и впилась зубами Ивану в плечо. Тот завопил тонким, девчачьим голоском. Услыхав его, Серега ухмыльнулся.

Трус. Даже умереть не может по-мужски. Существа потащили барахтающегося Ивана во мрак.

– Мы – Корпофаг, как называете нас, вы, люди, желаем заключить с тобой соглашение, – произнесло первое из них. – Нас много, и чтобы жить, нам нужны мертвецы и живая кровь. Мы можем дать тебе больше, чем просто деньги, если ты будешь приносить то, что нужно нам. Ты согласен?

Серега кивнул. Корпофаг дотронулся до его лба тоненькой женской рукой. Тело Сереги окатила волна дрожи, он охнул и, обессилев, упал на колени.





* * *


Улица встретила Серегу мощным порывом зимнего ветра, будто бы сама природа противилась ему, не желала, чтобы он выходил на поверхность. Корпофаг в деталях показал ему, что произошло много лет назад во время войны. При строительстве своей секретной лаборатории немцы разрушили первую печать, удерживающую этих существ (или существо?) под землей. Кому-то из высшего военного начальства пришла светлая мысль, что их можно использовать как оружие и отбить наступление русских. Корпофагу стали регулярно доставлять трупы. Но чтобы полностью освободить его, требовалось разрушить оставшиеся две печати, которые предстояло еще найти. Скорый захват города помешал этим планам. Обозленный Корпофаг перебил оставшийся персонал бункера, посчитав, что договор был нарушен…





* * *


Серега, не торопясь, шагал к дому, чувствуя, как на шее бьется невидимая метка. Договор заключен: Серега найдет оставшиеся печати, и за выполненную работу Корпофаг предложил ему весь мир. А за отказ или невыполнение условий – смерть. Хороший выбор. Легкий.

Мимо Сереги прошла девчонка с рыжими волосами, держа телефон у уха, она мило беседовала с кем-то. Он посмотрел ей вслед.

Единственное, пожалуй, о чем сожалел Серега, так это о том, что Варенчику предстоит теперь жить в абсолютно другом мире. Каком? Ему не хотелось представлять.





Шум прибоя




Клуб был заполнен под завязку. Володя посмотрел на часы – через три минуты начнется. Со злостью он оглядел зал: «Несправедливо, нечестно! Она моя, только моя! Только я могу понять ее!» В нетерпении он покосился на сцену – две девицы, одна со скрипкой в руках, другая с виолончелью, выводили на инструментах залихватскую мелодию. Чтобы скрасить ожидание, Володя принялся пристукивать ложкой по столу в такт девицам.

Клуб «Шум прибоя» позиционировался как элитное заведение: вход по приглашениям, строжайший дресс-код, вышколенные и обходительные официанты, и превышающие все разумные пределы цены. Недоступное для простых смертных заведение, где немолодые усталые бизнесмены могли отдохнуть от повседневных хлопот и показать себя высшему обществу.

Хозяин клуба, безусловно, пытался обыграть красивое название, однако, ни черта у него не получилось: разве бестолково расставленные фонтанчики с мраморными дельфинами могут навевать мысли о морях? Скорее, об отдыхе в советском санатории. Единственным удачным решением дизайнера было разместить в проеме стены большой аквариум с морскими рыбами. Володя любил рассматривать, как снуют туда-сюда эти причудливые яркие создания.

Наконец свет погас. Музыканты заняли свои места. Вслед за ними на сцену поднялась женщина в узком сером платье, сверкающем, как рыбья чешуя.

Афина!

При ее появлении у Володи мгновенно пересохло в горле. Кто-то громко чихнул, раздались редкие хлопки. Певица подошла к микрофонной стойке. Красномордый мужик лет пятидесяти что-то шептал на ухо своей молодой спутнице, девушка хихикала с довольным видом. Тетка в синем платье с неприлично глубоким декольте громко болтала по мобильному.

Володю это бесило. Как они могут так нахально вести себя в присутствии его богини?!

Афина стояла, не обращая внимания на шум. Потом прикрыла глаза, как делала каждый раз перед тем, как запеть. Зал перестал существовать для нее; слушатели превратились в обитателей чужого мира. Отделяющий сцену от зала небольшой порог был границей, ведущей в другую вселенную, – чарующую, безмолвную и безлюдную. Это и пугало, и влекло одновременно.

Володя почувствовал пристальный взгляд холодных синих глаз. Она смотрела прямо на него. Афина приподняла края губ в улыбке. В ответ Володя расплылся глупой ухмылкой. Повернувшись к музыкантам, Афина кивнула.

Бородач-клавишник коснулся инструмента. Начатую им печальную мелодию поддержал скрипач. Зал постепенно затих.

Вступление было долгим и пронзительным. Афина стояла неподвижно.

Когда наконец она запела, тетка в синем выронила мобильный. Красномордый мужик, безуспешно пытавшийся подкурить сигарету, выронил ее в пепельницу и завороженно уставился на сцену, отвернувшись от своей подружки.

Глубокий и холодный, как океан, голос Афины пробирал до костей. Володя не знал языка, на котором она пела – певучий и мелодичный, он, казалось, вообще не имел отношения ни к одному земному наречию. Он был из другого мира.

Музыка стихла. Володя открыл глаза. Посмотрел на часы – прошло сорок минут. Ему же казалось, что всего несколько мгновений…

Закончив выступление, Афина, не удостоив слушателей ни прощанием, ни благодарностью, покинула сцену. К Володе подсел знакомый – Валентин Павлович. Мужчины пожали руки.

– Ну, как вам выступление? – спросил знакомый. – Больше получаса пела без остановки!

Володя потянулся к вороту рубашки – ему вдруг стало жарко.

– Как всегда отлично. Но мало! – расстегнув верхнюю пуговицу, ответил он. Валентин Павлович понимающе кивнул, достал из кармана брюк пачку сигарет, закурил и, доверительно склонившись к Володе, сказал вполголоса:

– Я тут, кстати, пытался что-нибудь откопать про нашу любимицу.

– И как? – полюбопытствовал Володя.

– А никак. Ни адреса, ни имени, ни возраста – ничего не удалось узнать. Хотя кучу связей задействовал.

– А так вообще может быть?

– Честно?.. Понятия не имею.

– Странно, – промолвил Володя. Признание Валентина Павловича подстегнуло его решимость, – он должен узнать больше о ней. Приблизиться. Посмотреть в глаза…

Он просто не был полностью уверен, что готов на этот шаг.





* * *


Первое же появление Афины всколыхнуло в городе всю местную богему и творческую интеллигенцию. На певицу посыпались многочисленные предложения: выступить и на других площадках, дать интервью для радио и газеты, участвовать в утренней телепрограмме… Ответа никто не дождался. Певица хранила строгое молчание. Но по-прежнему дважды в неделю выступала в «Шуме прибоя». Делать студийные записи Афина категорически отказывалась – по неизвестной причине. Получалось, что услышать ее можно было только на концертах. И никакие письма и просьбы поклонников так ничего и не изменили в этом.

Быстро поползли слухи: кто-то утверждал, что Афина – калека и ловко прячет свое уродство, не показываясь на неподготовленных площадках. Особой популярностью пользовался слух о ее связи с владельцем клуба, которого многие считали «голубым». Втихую судачили и о происшествии с Алишером Мирзояном, владельцем крупной горнодобывающей компании.

Молодой Мирзоян, прибыв из Армении в самом начале девяностых, сразу нашел себе достойное занятие – рэкет. Злоба, жестокость и звериная хитрость помогли ему высоко подняться в криминальной иерархии города. Но пережив два неудачных покушения, Алишер решил не испытывать судьбу и легализовался. Заручившись поддержкой областных чиновников, он захватил контроль над одним из самых доходных предприятий. Но даже приобретя высокий статус и общественное положение, Мирзоян не избавился от старых привычек.

«Что-то хочешь – бери. Не дают? Бей в лицо!» – любил говаривать он в компании друзей.

Случайно оказавшись на выступлении Афины, бизнесмен решил, что певица, несомненно, украсит его день рождения, до которого оставалась пара дней. Подозвав к себе менеджера клуба, он потребовал устроить ему встречу с Афиной. Немедленно. Менеджер ответил, что певица никого не пускает к себе в гримерку, даже персонал. Лично общается только с владельцем клуба. Услышав отказ, Мирзоян вспылил. Коротким ударом в лицо опрокинул молодого человека. Парень, всхлипывая, сел, размазывая по лицу кровь. Держась одной рукой за нос, другой протянул Мирзояну мобильный, умоляя позвонить и поговорить с хозяином. Подбежавший охранник, увидав красного от бешенства Мирзояна, отступил, и тот беспрепятственно направился к незаметной двери за сценой, ведущей к подсобным помещениям и гримеркам. Охрана бездействовала.

Свидетели утверждали, что Мирзоян вошел и оглушительно хлопнул дверью. Отсутствовал он недолго. А вернулся сам не свой: резко побледнел, говорил мало и неохотно, отказавшись от выпивки, заказал чаю с лимоном, часто протирал лицо платком. Просидев таким образом час, отправился домой. Утром жена нашла его мертвым в кабинете – Алишер вышиб себе мозги выстрелом из ружья.

Со временем эта история обросла подробностями: в частности, утверждали, что певица загипнотизировала бизнесмена. Подобного бреда Володя наслушался немало. Но это не смущало его. Он знал – Афина будет принадлежать ему. Любой ценой.





* * *


Выслушав просьбу Володи, Алексей Петрович Кагарлицкий некоторое время сидел молча, рассматривая элегантные антикварные часы, мерно тикающие на столе. Пауза затягивалась. Володя тихо запаниковал: что я, дурак, делаю?!

С другой стороны, к кому же было и обратиться, как не к собственному начальнику охраны? Человеку проверенному, которому к тому же можно, в случае чего, и пригрозить увольнением с теплого местечка.

Усилием воли Володя подавил панику, надеясь, что Петрович его страха не заметил.

– Ну, так что? Согласен?

Кагарлицкий, повернув голову, посмотрел на Володю. Загорелое лицо его не выражало никаких эмоций.

– А почему бы тебе с ней просто не встретиться? Ну… Поговорить? – спросил он.

Володя фыркнул:

– Цветами, письмами заваливал. С менеджментом договориться пытался. И даже настоящее имя не узнал! Ни-че-го!

– Ты не сказал мне главного: что делать с ней потом? Ну, допустим, похитил я ее. На съемную хату отвез. Что дальше?

– Не похитил, а доставил на дружескую беседу. На частное выступление для одной персоны.

– А если она в полицию заявит? Знаешь, что будет?.. Вернее – чем это станет для твоей репутации, если дело получит огласку? Не дорого ли тебе такая «свиданка» обойдется?

Володя промолчал. Он не представлял, как обернется его первая встреча с ней. Что он ей скажет? Как она отреагирует на его появление? Но желание сделать это – приблизиться, прикоснуться к ее белоснежной коже – пересиливало все разумные доводы. Сколько раз он представлял, как Афина поет для него одного…

– Неважно, что потом будет, – сказал он, как отрезал. – Мое дело. А твое – организовать мне эту встречу.

– Понятно. С ума ты сошел… Извини, конечно! Ну, так… Цену придется увеличить втрое. И через пару месяцев я ухожу. Но подыщу себе хорошую замену. Такие мои условия, – сказал Кагарлицкий. Володя кивнул: его все это вполне устраивало.





* * *


Закурить хотелось дико. Не сдержавшись, Кагарлицкий потянулся к бардачку и вынул мятую пачку «Кэмела».

Открыв окошко, выпустил наружу сизый дымок. Хлопнула дверь, и в салон дорогого внедорожника залетел Синий.

– Ух, холодно! – сказал он, потирая руки и мелко вздрагивая. Алексей Петрович повернулся к нему.

– Ствол нашел?

Синий расстегнул куртку и показал кобуру с пистолетом.

– Полная обойма. Даже «чистую» пушку надыбал.

Петрович повернул ключ зажигания, мотор глухо заурчал. С Синим он был знаком со времен своей службы в полиции. Еще по молодости вдвоем провернули немало делишек. Особенно любили вспоминать случай с генеральским «уазиком». Кагарлицкий тогда занимал должность начальника гаража. Для вышестоящих чинов было приобретено несколько новых машин. План аферы созрел быстро: они нашли разбитый в хлам «перевертыш», после чего списали одну из новых машин, как попавшую в аварию и не подлежащую восстановлению. В итоге новенькая тачка благополучно покинула пределы части, а ее место занял перевертыш с заблаговременно поменянными номерами. Приварок к зарплате оказался жирным. Более чем.





* * *


Внедорожник остановился во дворе жилой девятиэтажки. Пустой двор. Разбитая детская площадка. Одинокая бездомная собака, грызущая кость у помойки. Синий усмехнулся:

– Это здесь? Хреновенькое место для квартиры популярной певички. Какой подъезд?

– Вон тот, на углу, – указал пальцем Петрович. – Странная баба какая-то. Из дому почти не выходит. Пару раз вышла вечером – и все. Ее повсюду хахаль возит, жрачку тоже он доставляет. Как раз сейчас появиться должен, на концерт повезет.

– Ага, – Синий открыл клапан кобуры и достал пистолет. – Ну, тогда – согласно плану… Ты хватаешь девку, я даю по морде мужику. Ничего сложного.

Не успел он закончить фразу, как к дому подкатила черная «Тойота». Из машины выбрался долговязый хлыщ в очках и кожаном пальто. Петрович напрягся:

– Вот он. Выходи.

Синий вылез, громко хлопнув дверью, и вразвалочку направился к дому. Уселся на хлипкую скамейку у соседнего подъезда.

Петрович перепарковал автомобиль поближе. По уговору Синий должен был отвлечь хахаля и ждать, когда он схватит девчонку, потом разобраться с любовничком. А пока надо было ждать.

Время текло нестерпимо медленно. Секунды ползли, перебирая нервы. Синий на скамейке курил, украдкой поглядывая на двери подъезда. Хлыщ в плаще тоже ждал. Открыл капот автомобиля и ковырялся в нем. Петрович барабанил пальцами по рулю – выходи уже! Ну!..

Афина вышла спустя целую вечность. Одета она была в модную, отороченную мехом короткую куртку и голубые джинсы. Хахаль, услужливо улыбаясь, открыл дверь «Тойоты», но, не успела певица сесть, как Синий материализовался рядом.

– Братишка, закурить есть? – обратился он к хлыщу и захлопал себя по карманам куртки. Это послужило сигналом для Петровича. Кагарлицкий выскочил из машины, в три прыжка настиг певичку и схватил ее за талию. Хахаль непонимающе хлопал глазами, глядя, как его женщину тащат в другую машину.

– Не двигайся, сука! – Синий поднял пистолет и угрожающе произнес:

– Мобилу сюда и на колени!

Хлыщ не подчинился. Он будто и вовсе не заметил, что кто-то стоит перед ним. С протяжным воплем: «Верниии…» он скакнул в сторону и бросился вслед за Петровичем. Синий успел схватить дурака за воротник плаща и рвануть на себя. Оба упали в грязь. Ужом выскользнув из захвата, хлыщ навалился всем весом на Синего и сжал руками его горло. Синий захрипел, ударил противника рукояткой пистолета по скуле. По лицу очкарика потекла тонкая струйка крови, но он только усилил хватку. С его рта закапала пена. «Вееернииии ееее!» – снова заорал он. У Синего перехватило дыхание, кровь прилила к голове. Собравшись с силами, он еще раз врезал рукоятью по башке очкарика. Удар пришелся в висок, и хахаль завалился на своего победителя мертвым грузом. Убегая к машине, последнее, что увидел Синий – чернеющая на черепе хлыща вмятина и багровая лужа под колесами «Тойоты».





* * *


Выслушав краткий доклад Петровича, Володя схватился рукой за голову. Впрочем, все это детали… Важно другое.

– Твой приятель на месте? Сторожит ее? Ты уверен, что тот мужик помер? – спросил он.

– Не знаю, – Кагарлицкий пожал плечами. – Синий говорит, что если сразу не умер, то помрет позже. В новостях потом узнаем. – Андрей Петрович никогда не терял самообладания. – Бабу доставили в целости и сохранности, сидит в своих хоромах. Только, знаешь, не нравится мне она. Представь, я вкатил ей дозу снотворного – хорошую такую дозу, – а она так и не уснула! Странная какая-то. Я ей руки скотчем замотал, чтоб драться не полезла, если что…

Володя понял только одно: богиня не пострадала. И совсем скоро она будет его.

Еще месяц назад он приобрел загородный домик, оформив сделку на подставное лицо. Весь второй этаж был отведен под апартаменты Афины. В оконные рамы вставили особо прочные стекла, которые даже битой нельзя было выбить. Попасть на этаж можно было только через одну дверь со стороны лестницы. На этом настоял Петрович:

– Нельзя, чтоб она сбежала. Не в игрушки играем…

Володя плеснул себе в стакан бренди. Мысли у него путались.

– Что предлагаешь делать? – спросил он.

– Синий пусть отлежится недельку, присмотрит за девкой, пока все не утихнет. А потом отправим его куда-нибудь в теплые страны. Если нужно – сделаем новый паспорт. Посмотрим по обстоятельствам.

Голос Петровича звучал буднично и спокойно, будто он каждый день занимался подобными делишками. Обливающийся потом Володя нехотя ему позавидовал.

– Что она там?.. Афина? – спросил он, отхлебнув бренди. – Психует?

– Молчит. Как рыба об лед. Ни звука не издала. Говорю – странная баба. Очень странная. Ладно, шеф, ты извини. Пойду-ка я тоже дерябну стаканчик да домой поеду. Вызвал в помощь Синему надежного пацана. Они там последят за девчонкой. А я на связи буду.

Володя кивнул. Тяжело плюхнулся в мягкое кресло. В душе угнездились два чувства: удовлетворение от осознания того, что он вскоре увидит свою богиню, и страх от понимания, что ставки резко выросли.





* * *


Он решился на встречу только через три дня. «Пусть у нее шок сперва пройдет, – думал он. – А там и разговор легче получится».

Отпустив на выходной своего личного водителя, Володя сам сел за руль, что делал крайне редко. Почти на час задержался в дорогом цветочном магазине, выбирая подходящий подарок для Афины. Выбрал белые розы с красными прожилками на лепестках.

Пока что ему везло. СМИ сообщили только об убийстве молодого человека во дворе жилого дома, о похищении певички не было ни слова. Петрович осторожно прощупывал почву по своим каналам на случай, если вдруг объявятся какие-то нечаянные свидетели.

К загородному дому он подъехал уже в темноте. Петрович поджидал его у ворот.

– В Багдаде все спокойно, – буркнул он, – иди к своей подружке, герой-любовник.

Войдя в дом, Володя поднялся по лестнице на второй этаж, вставил в замок ключ и открыл дверь.

Афина сидела на кожаном диване в просторной гостиной, читала книгу с яркой обложкой. На появление Володи она не обратила ни малейшего внимания. В доме царила мертвая тишина.

Володе сделалось неуютно. Он неуверенно приблизился к певице. Только сейчас он мог разглядеть ее в мельчайших деталях. Вблизи Афина выглядела заметно старше, чем на сцене, хотя лицо ее было безупречно гладким, без единой морщинки. Старили лишь глаза – переменчивые, глубокие – то ли темные, то ли светлые, даже это – и то не разберешь… Длинные волосы лежали на плечах, собранные в толстую косу.

Володя ощутил легкое разочарование – певица предстала перед ним… Слишком обычной. Не такой он видел ее в своих фантазиях. Он с трудом выдавил из себя фразу:

– Здравствуй. Что читаешь?

Афина подняла глаза и не ответила. Переменила позу, закинув ногу за ногу, и снова уткнулась в книгу.

– Меня Володя зовут, – сказал он и протянул ей розы.

Снова взгляд и молчание.

Володя продолжил задавать вопросы; говорил, что ему нравится ее творчество, рассказывал, как он мечтал с ней встретиться. Объяснял, что он в курсе того, что случилось с ее молодым человеком, и искренне сожалеет… Все попытки вести разговор разбивались о стену молчания. Тогда Володя присел на диван и коснулся плеча Афины. Его будто ударило током, а в ушах зашумело.

Женщина отложила книгу и взглянула прямо на него. В ее глазах Володя увидел пенящиеся, бурные морские волны, огромный опыт и свет позабытых знаний. Этот взгляд не мог принадлежать простому человеку. В груди расползлось вязкое, противное чувство. Страх.

Женщина изучающе смотрела на Володю, а ему хотелось выть от ужаса. Со всех ног убежать куда подальше. Будто прочитав его мысли, Афина улыбнулась. Володя отстранился и, спотыкаясь, покинул комнату. Сойдя с лестницы, он побежал. Не прошло и минуты, как он запрыгнул в автомобиль.

Тем временем Афина вернулась к своей книге; букет белых роз остался лежать на полу.





* * *


Все последующие дни Володя не мог закрыть глаза, не мог расслабиться. Он снова и снова прокручивал в своих мыслях эту картину встречи с Афиной. Уснуть не помогало даже снотворное. Бесцельно он бродил по квартире, старался отвлечься от того груза, что неожиданно свалился на его плечи. Пробовал работать, разбирая бумаги, но тщетно. То и дело в мозгу проскальзывал образ бьющихся о камни волн, сырой пещеры, в гудящей тишине которой нельзя расслышать собственных шагов.

Безумно болела голова. Желая унять армию разъяренных молотков, разбушевавшихся внутри черепной коробки, Володя проглотил три таблетки цитрамона сразу. Боль слегка утихла.

Затрезвонил телефон, на экране мобильного высветился номер Кагарлицкого.

– Шеф, ты куда пропал? Какого хрена на звонки не отвечаешь?

– Решил отдохнуть чуток. Устал.

Ответ был дурацким, неубедительным, но – плевать. Володе хотелось про все забыть.

– Быстро дуй сюда. У нас тут гости, – обычно уравновешенный Петрович казался сильно взволнованным. Володя не понял:

– В смысле?.. Кто?

– Какой-то хрен с горы. С утречка пораньше пробрался в дом с ножом, порезал Синего. Все рвался на второй этаж к твоей подружке. Хорошо, что другой мой парень, Васек, вовремя среагировал: вдвоем скрутили того пацана. И знаешь что? Я у него в кармане нашел бейджик «Шума прибоя», он там в охране работает. Не представляю, что с ним делать. Бригаду санитаров вызвать разве что?..

Молоточки в голове загрохотали вдвое усерднее. Володя кинулся одеваться.





* * *


Ворота открыл неизвестный ему молодой человек в красном спортивном костюме. «Помощник Петровича. Как его там? Васек?» – вспомнил Володя. Он подошел к дому, открыл дверь. На пороге возник здоровенный седовласый мужик. Смерив Володю злобным взглядом, он молча рубанул его кулаком в живот. От удара в глазах заплясали огоньки.

Схватив Володю за шею, седовласый бросил его на пол, не забыв приложить еще ногой в пах. Всю нижнюю часть тела опалило болью. Седовласый ударил еще раз – в лицо – и, схватив Володю за руки, втащил в дом.





* * *


Он очнулся на холодном полу в гостиной. Выплюнув кровавую слюну, поднялся. Перед ним стояли трое мужчин: Синий с перебинтованной рукой, улыбающийся Петрович и тот седовласый боец. У двери, засунув руки в карманы, разместился спортсмен в красном.

– Какого черта, вы, ублюдки?! Что вы тут устроили? Что это за чертов заговор?! Вы что, охренели? Вконец края потеряли?!..

Володя ругался, угрожал, смачно материл каждого из присутствующих – ни один не отозвался, не ответил, не раскрыл рта. Разве что Петрович разочарованно качнул головой.

Володя умолк только, когда в горле пересохло. Закашлявшись, он без сил свалился на диван, почти лег. Ему не мешали.

Он не заметил, когда в комнате появилась Афина. Седовласый опустился перед ней на колени, женщина провела ладонью по его лицу. На лице здоровенного мужика застыло странное выражение боязни и удовольствия одновременно.

Володя словно почувствовал это. Он был уверен: мужик испытал экстаз от одного ее прикосновения. Синий завороженно пялился на Афину глазами преданного пса. Петрович, сделав два коротких шага навстречу ей, застыл в почтительной позе.

Афина приблизилась к Володе, положила руку ему на голову. Адский грохот обрушился на его барабанные перепонки… Это она говорила с ним. Язык ее был стар, как сама вселенная, но почему-то Володя понимал все. Каждое слово.

– Однажды я создала вас – мужчин, чтобы вы развлекали меня. Вы были игрушками – злыми, грязными, непослушными. Вы – моя презренная ошибка. Кукла никогда не станет чем-то большим. Веками я остаюсь причиной раздора. За столько лет впервые смогла найти покой, а ты его нарушил. Не жди прощения.

Шум нарастал. Накатывал волной, отступал ненадолго и бил снова, еще сильнее. Володя заплакал. Шум разорвал его разум на тысячи осколков.





* * *


Лейтенант Карпухин с трудом отыскал нужный дом среди однотипных поселковых построек. На месте поджидал участковый – грузный мужчина с усами и папкой в руке. Поглубже запахнув воротник форменной куртки, он ждал у дороги. Завидев служебную машину, замахал Карпухину рукой.

– Леонтьев, – участковый протянул руку Карпухину. – Что-то вы долго добирались?

Карпухин не ответил. Пожал протянутую руку.

– Ну, что? Говорят, тут все у вас запущено?

Леонтьев проворчал:

– Более чем! Соседи пришли – ворота открыты, входная дверь распахнута, внутри никого нет…

Участковый сунул замерзшие руки в карманы и вздохнул:

– Ну, я и пошел проверять. На свою голову…

Мужчины поднялись на крыльцо, вошли. Весь первый этаж дома был залит водой.

– Все в воде, – сказал Леонтьев. – Хотя трубы не повреждены, я смотрел. Откуда столько воды – убей бог, не пойму! Да что там! Это еще не самое интересное. Идем, покажу.

Леонтьев провел лейтенанта в гостиную. Там в луже воды лежали два трупа – полный мужчина с очень дорогими часами на руке – его лицо приобрело синюшный оттенок, губы и веки были словно изглоданы рыбами. Глаза отсутствовали. Из груди второго мертвеца торчал кухонный нож, загнанный в сердце по самую рукоять.

– На каждом теле – следы порезов от ножа, синяки, гематомы, – словно бы удивляясь собственным словам, рассказывал участковый. – Жесткий махач они тут устроили. Мутузили, видать, друг дружку до полного помрачения. Этот вон, – Леонтьев кивнул в сторону толстого покойника – убил своего дружка, а потом самого его… Утопили… Так выходит. Только убей бог – не пойму: откуда вода-то?!

Карпухин осмотрел мертвецов. Оба хорошо одеты, одна только обувь – раза в четыре больше стоит, чем вся его месячная зарплата. Но что особенно смущало: состояние трупа толстяка. Выглядел он так, будто пару недель пролежал под водой. Но тогда зачем вкладывать утопленнику в руки свежие розы?

– Не повезло тебе, лейтенант, – Леонтьев сочувственно подмигнул Карпухину. – Стопроцентный глухарь попался! К гадалке не ходи.

Лейтенант вздохнул.

– И не говори. Мало мне будто… Вот вчера певицу известную убили в ее гримерке. Фанат. Ее пристрелил и себе башку с близкого расстояния раскурочил. Вроде как картина ясная. Ан нет! Пока бумажки оформляли, труп этой певички из морга исчез. Представляешь?! И единственный этому свидетель – санитар в морге – с глузду съехал: дрожит, слюни пускает, в полном неадеквате. Какой с ним разговор? В психушку отвезли. Вот как хошь, так и веди следствие!

Леонтьев кивнул.

– Да-аа. Чего только на этом свете не бывает… Или на том. Кто его разберет?





Мария Артемьева

Рассказы




Бабука




Кружок. Овал. По бокам палочки – сверху и снизу. Все это вместе – портрет.

Ваня научился его рисовать, когда ему было четыре года. С тех пор прошло восемь лет, но Ваня не изменил себе. Высунув язык, он старательно трет бумагу грифелем, держа карандаш в кулаке.

От нажима грифель ломается. Ваня поднимает вой.

Выть он умеет громко, с переливами, как настоящий зверь.

В кухню вбегает мама, отбирает у Вани карандаш и торопливо, бранясь и причитая, начинает состругивать древесину с карандаша.

Ваня воет. Он не заткнется до тех пор, пока мама не вернет ему карандаш – целый. Толстый карандаш с Винни-Пухом и поросенком на белом корпусе. Ваня всегда использует один и тот же инструмент.

Вернее, это он так думает. На самом деле в шкафу у мамы припрятана целая коробка карандашей с мягким черным грифелем, Винни-Пухами и поросятами. Для замены.

Получив карандаш, Ваня заштриховывает овал, размашисто малюет над большим кружком вихры штопором, цокает языком и гордо выкрикивает:

– Вот!

И хохочет от удовольствия.

Мама порезала палец тупым ножом, когда чинила карандаш. Открыв кухонный кран, она смывает холодной водой выступившую из ранки кровь.

– Зараза. Ну почему ты не можешь рисовать ручкой? – приговаривает она вполголоса. Глаза ее тусклы и мертвы. Выключив воду, она смотрит на палец. Кровь снова вырастает на нем багровой лакированной ягодой.

Ваня зачарованно наблюдает, как разбухает ягода.

Мать оглядывается на сына.

– Что сидишь, разложился? Иди, мне ужин готовить надо.

Ваня втягивает голову в плечи, уходит.

Он идет туда, откуда его никто не выгонит – в комнату Бабуки. Там всегда задернуты шторы, всегда полутьма. И пахнет, как в зоопарке. От серых простыней на постели, от халата, брошенного на стуле, тянет чем-то кислым. Пованивают склянки и пузырьки на тумбочке. А самый смрад – в темноте под кроватью. Но Ване нравится эта звериная вонь. Ему хорошо в темноте.

Он лежит на полу и смотрит на противоположную стену: там поблескивает золотом резная рамка с фотографией. На снимке – девочка в белом платьице с большим воротником. У девочки кудрявые волосы, тугие круглые щечки и задорная улыбка. Очень хорошая девочка.

Ваня заглядывает в комнату. Груда тряпок на постели шевелится, раздается тихое сопение:

– Ххххе, хххе… Ты, что ль, Ванютка? Ити, ити ближе…

С постели падает сухая морщинистая лапка, похожая на оструганную ветку. Лапка перебирается на тумбочку, чем-то шуршит и щелкает. Рядом с кроватью вспыхивает ночник. Вот она – Бабука.

Белесые совиные глаза за толстыми круглыми стеклами таращатся в лицо Вани с подушки – они огромные и не моргают.

БАБУКА, БАБУКА, ЗАЧЕМ ТЕБЕ ТАКИЕ БОЛЬШИЕ ГЛАЗА? – ЧТОБЫ ЛУЧШЕ ВИДЕТЬ ТЕБЯ…

– Хххе… Хте ты там? Ити шюта.

Ваня хихикает и делает шажок в сторону кровати.

Лапка забирается в ящик тумбочки и со стуком вытаскивает оттуда увесистую коричневую загогулину. Выгребает из серой паутины волос желтое морщинистое ухо и вешает на него загогулину – ухо топорщится и будто удлиняется. Раздается тонкий свист.

БАБУКА, БАБУКА, ЗАЧЕМ ТЕБЕ ТАКИЕ БОЛЬШИЕ УШИ? ЧТОБЫ ЛУЧШЕ СЛЫШАТЬ ТЕБЯ…

– Ити, ити шюта. Выхнала тебя шалава? Рашкажавай.

Лапка шевелит пальцами, подзывая мальчишку.

Ваня подходит еще ближе. На тумбочке из банки с водой на него щерятся огромные зубы.

БАБУКА, БАБУКА… …ЗАЧЕМ ТЕБЕ ТАКИЕ БОЛЬШИЕ ЗУБЫ?..

– Иди сюда, Ванютка. Иди, поиграем…

…ЧТОБЫ СЪЕСТЬ ТЕБЯ!

Ване кажется, что зубы в стакане сами по себе выщелкивают слова. Он взвизгивает, забирается под кровать и хихикает там, мелко подрагивая от сладкой жути.

– О-хо-хо-хо, Ванютка, Ванютка. Недоделыш…





* * *


Дом у Вани рядом с зоопарком. Раньше он там часто гулял с мамой. Когда он плохо вел себя, мама дергала его за руку и, показывая на тесные зарешеченные вольеры, говорила:

– А ну, не дури! В клетку тебя посажу, если не прекратишь, животное… Выродок чертов! Дебил.

Мама редко звала Ваню по имени. Только на людях. И то не при всех. При отце – да, всегда. А при Бабуке – нет. Только Придурком, Дебилом, Зверенышем.

Он раньше думал, что это тоже его имена. В Группе, куда Ваня ходит, чтобы его учили всяким вещам – у всех детей, кроме обычного имени и фамилии, есть еще имена. Серый и Пятиминутка, Толстый и Малой. Гвоздь и Синяк. Пискля и Рыжая. А Ваню они зовут Ванючкой. Потому что он некрасивый и от него воняет. Так они говорят. И никто не хочет водиться с ним. Даже сидеть рядом не хотят.

Ваня не обижается. Но ему скучно. Большую часть свободного времени, когда не требуют садиться за стол и есть или катать из пластилина шарики и колбаски, или слушать Ларису Ивановну, он стоит у окна и смотрит на улицу. На людей, на деревья. На машины и дома. Просто так. По-настоящему хорошо ему только в комнате Бабуки, – под кроватью, где темно и пахнет зверями.

Однажды он спросил Бабуку – а где живет та девочка, что на фотографии? Он бы очень хотел поиграть с ней.

Бабука тяжело вздохнула и сказала, что эта девочка живет у нее ВНУТРИ. Ваня жутко удивился: как такое может быть? Но потом вспомнил сказку про Красную Шапочку – Лариса Ивановна в Группе не раз читала ее детям. Про то, как девочка попала в живот к Волку вместе с бабушкой. Ваня улыбнулся. Чудеса! Обидно только, что девочка не сможет с Ваней поиграть.

Но тут Бабука удивила Ваню еще раз. Она пообещала, что сама будет играть с ним. Как? Ведь она совсем старая и даже встать не может…





* * *


– Эт-то что?! – Мамины глаза распахнулись и стали как два белых шарика с черными точками посредине. В Группе у одного мальчишки была такая игрушка – зеленый резиновый монстр. Нажмешь на него – из круглого тельца выскакивают глаза, белые и мягкие, как жвачка. Но с мамой получилось потешнее: она еще и ворочала этими своими шариками из стороны в сторону. Зырк-зырк.

– ЧТО, ЧТО ЭТО ТАКОЕ?! – Подскочив на стуле, мать опрокинула тарелку – та звонко стукнулась о краешек стола и полетела на пол.

На клеенчатую скатерть вывалилось содержимое.

Ваня продолжал сидеть, как ему и было до начала ужина матерью велено: не горбясь, не сутулясь, не ерзая, не раскладывая локти. Он силился сохранить спокойный вид, но это ему не удалось: при первом же материнском вопле не удержался – вывалил изо рта только что положенную туда порцию макарон и заржал ослом. Фыркая, плюясь, икая.

И мама все поняла.

– Ах, ты, выпердыш, бабушкин внук! Сучонок долбанутый. Чтоб вы сдохли все. И вся ваша семейка проклятая. Паразиты…

Мама, наверное, еще долго могла бы говорить, но при слове «паразиты» вдруг побелела и ее вытошнило. Прямо на стол. В самую середину того, что выпало из ее тарелки. Увидев это, Ваня прямо-таки завыл от восторга: теперь присыпанные мукой дождевые черви копошились в желто-розовой слизи между бледными, непереваренными кусочками своих собратьев. Некоторые куски еще шевелились.

Мать причитала, грозилась и рыгала со стонами, силясь выблевать из себя побольше Ваниного «угощения». Глаза ее сверкали яростью и слезами.

– Сволочь, гаденыш, – шептала она. Проблевавшись, замахнулась на Ваню рукой. Ваня не стал ждать – подхватил свою тарелку (с настоящими макаронами) и убежал к Бабуке в комнату. Он был уверен, что сейчас мать туда не сунется, – ей и без того плохо.

– Ххх… Ванютка, ты ль?.. Как оно? Получилось? – спросила Бабука, когда Ваня, хлопнув дверью, ворвался в ее комнату и с разбегу плюхнулся под кровать.

– Ага! – отозвался Ваня, хихикая.

– Молодец, Ванютка. Видишь, как мы с тобой хорошо играем!

Пружины старинного матраса над ним затряслись, что-то засвистело и зафыркало, словно проколотый воздушный шарик. Бабука. Она смеялась. Громко-громко. А может, это смеялась внутри нее и та девочка, что у Бабуки внутри? Наверняка. От этой мысли Ванино сердце наполнилось гордостью. Еще никто и никогда не играл с ним раньше. И конечно, никто и никогда не смеялся с ним ЗАОДНО.





* * *


– Што, шалава, накушалась червей?

– Зачем вы это сделали, Калерия Ильинична?

– Сделала?.. Шта я могу сделать, шалава?.. Я инвалид. Который год с постели не встаю.

– Сами знаете – «шта», Калерия Ильинична! Ваньку на всякие пакости подговариваете…

– А может, он сам? Он у тебя идиот. Придурка не пойми от кого родила…

– От вашего родного сына родила!

– Рассказывай. Шалава. Мой сын – умный человек. Хотя и дурак – на тебе женился. Ученый…

– Ученый – на хрену верченый. Пьющий он! Сколько лет пил без просыха. Хоть теперь-то за ум взялся, да ведь Ваньке-то здоровым уже не быть. А вы еще и гадостям его всяким подучиваете! За что?! Что я вам сделала?

– Еще б ты мне что-то сделала. Попробуй только. Тогда квартиру церкви отпишу. Кукиш вам тогда. Вы здесь на птичьих правах. Езжайте тогда в свой Мухосранск. Или где вы там прописаны все? В Магаданской области? – Плюясь и кхекая, старуха захихикала.

Невестка, закончив протирать заскорузлые красные пятна опрелостей на мятых чешуйчатых боках старухи, с ненавистью запахнула бабку одеялом и устало проговорила:

– И все-таки… На кой черт, зараза старая, ты это делаешь? Зачем Ваньку учишь? Ведь и без того он дурак… И не жаль тебе внука? Он у тебя тут днями-ночами сидит, провонялся твоим говном, никто с ним играть не хочет… Даже эти, слабоумные, и то…

– Так мне тоже… Играть не с кем.

– Стыдно вам!.. Взрослый же человек! Из ума выживаете…

– Ишь ты какая! Смотри, не вздумай жать на эту педаль – без ног останешься. Я в полном разумении и твердой памяти. Хочешь меня невменяемой выставить? В дурку сдать? Не выйдет, шалава. Я себя с двух лет помню, всю свою жизнь. Тут не подкопаешься. А если б ты не дура сама была, так понимала бы: всякий человек в душе ребенок. Сколько б ему ни было лет. Я уже, конечно, одной ногой в могиле. А может, и двумя… Да только что поделаешь – внутри-то тот же ребенок. Та же маленькая девочка внутри… Прыг-скок… Зеркальце. Солнечный зайка. Скакалка. Папа – танкист…

Тихое бормотание на кровати сменилось свистящим храпом.

– Девочка? Выдумает тоже. Скорее, чудовище. Зверюга поганая, ненасытная! У-уу! Так бы и удавила гадину!

Шепча проклятия, несчастная невестка собрала тряпки, ватки, пузырьки с растворами и вышла из комнаты, прикрыв дверь.

Ваня остался. Под кроватью, в пахучей теплой темноте. Он и не заметил, что мать ушла – разволновался и задумался. Что будет, если мать Бабуку удавит? Что станет тогда с девочкой, которая у Бабуки внутри?!





* * *


– Ей-богу, или ее отравлю или отравлюсь сама. Сил больше нет! – подперев щеку рукой, говорила Марина, некрасиво распустив рот и брызгая слюной на разложенные перед ней на блюде соленые огурцы и селедку.

– Ну, ну! Чшш! – отвечала белобрысая Светка, пришедшая поддержать подругу. Впрочем, если б не крепкая кедровая настойка, Светка бы давно смоталась: уж больно воняло в этой огромной замшелой трехкомнатной сталинке неподалеку от Малой Грузинской.

– Слушай, – пьяно улыбнулась Светка. – А может, правда, бабку это… того? А? Чик!

– В смысле? – не поняла Марина. – Что это значит – «чик»?

– Лекарство ей какое-нибудь… не дать. Старуха ж, небось, на колесах плотно сидит?

– Не, Светк. Не дай бог – на меня че подумают! Я этих разбирательств с органами не хочу. Сережка мне и так не особо доверяет, а если найдутся какие обстоятельства… Да потом и не в этом дело! Что ж я, тварь, что ль, какая? Я ж грех-то на душу не возьму. Пускай уж бабка сама помрет. Что она, двужильная что ли? Хотя, знаешь, иной раз мерещится – бессмертная она. Сынок ее – облученный, а сама она, не знаю… Может, мутант? Они ж долгое время в Семипалатинске жили, а там ядерный полигон. Вот она и вышла оттуда – этакий сверхчеловек… Зайду, бывает, к ней – подушку поправить там или что: а она сразу очками своими – сверк на меня! Будто и не спала. А ведь за секунду до того храпела, зараза, без задних ног! Чутье у нее звериное. Однажды я, знаешь, почти решилась – хотела у нее пузырек с нитроглицерином забрать. Всего-то! Так она очнулась и так на меня посмотрела… Свысока. И усмехнулась еще. Типа: вот она ты какая, Марина Сергеевна. Сучка как есть. Нечего было и притворяться. Меня аж пот холодный прошиб. Если я ей что сделаю – она, по-моему, обоссытся от счастья. И там… Ну, там! – Марина поводила глазами по потолку, делая одновременно неопределенные жесты руками. – В загробном мире, на том свете… Так и пойдет петь богу в уши, что вот, мол, как она права была насчет невестки. Сколько лет она меня перед сыном своим и перед всей родней грязью поливала: и чмо я, и деревня, и жируха, и торгашка, и шалава – за деньги и за квартиру в Москве с сыночком ее чпокаюсь… Так в конце концов получится, что она и была права?! Это ж какое для этой гадины будет торжество! Уму непостижимо. Нет! Хрен, думаю, тебе, Калерия-Старая-Манда. Живи. Дальше небо копти. Мучайся.

Светка, выпучив глаза, покивала сочувственно:

– Точно, точно. Да ведь и ей, поди, несладко. Который год не встает…

– Да! Уж пятый пошел, – с гордостью, точно это была ее заслуга, сказала Марина. – А какая гордячка всегда была! Осанка, что твоя королева. Худющая, прямая, как палка. Сволочь старая. Теперь ссытся в кровать. А если памперс не поменяю – в собственном говне лежит. Нюхает… В полном сознании. Со всей своей гордостью…

Светка неуверенно хихикнула.

– Это ж с ее-то характером, небось, как ножом…

– А то! Пусть. Пусть живет. Гадина. Пусть воняет. Все равно моя возьмет, рано или поздно. Уж я ее пересижу!.. Все здесь мое будет, за все отыграюсь. Вот увидишь, – с мрачным торжеством пообещала Марина и, тряхнув челкой, затянула, блестя мокрыми от слез глазами, отчаянное «Виновата ли я…».





* * *


Бабука слабела с каждым днем. Большие очки, большие уши и большие зубы уже не помогали ей видеть, слышать и кушать так, как прежде. Она все чаще и тяжелее дышала, худела и истончалась, проваливаясь глубже в старую зассанную перину.

– В могилу иду, – лепетала она оттуда, прищелкивая языком.

– А девочка? – беспокоился Ваня. – Как же девочка?

– И девочка. Внутри она, Ванютка, внутри, недотыка!

Но я тебя научу… Слушай.

И Бабука – в который уж раз – рассказывала Ване, сидящему под ее кроватью в темноте, сказку о зубастом волке и о девочке в красной шапочке. И о том, как девочку спасти.

– Если не хочешь навсегда остаться один – слушай и запоминай. Изо всех сил. Во все свои куриные мозги. Понял?!

– Да, – говорил Ваня. И обещал:

– Я все сделаю правильно.





* * *


Кровь брызнула из раны тонкими струйками и почти сразу замерла. Остро запахло кислым, потом завоняло неубранным ночным горшком. Ваня отвернул лицо в сторону, сунул руки в перчатках вперед – и почувствовал приятное тепло. Не глядя, пошевелил пальцами – под руками захлюпало. Словно полощешь руки в теплой ванне. Не хватает любимой купальной уточки. Ваня еще подвигал пальцами, похлюпал, посмеялся от удовольствия. А потом принялся вытаскивать наружу то, что было внутри – скользкое, оно не хотело вылезать, выпрыгивало из рук, рвалось и расползалось кашей. Удушливая вонь залила комнату. Ваня вспотел от усилий. Наконец, закончив свою работу, вытер лицо, снял перчатки и пластиковый дождевик, сложил все и завязал в пакет. Потом тщательно вымылся с мылом и мочалкой под душем, переоделся. Заглянул к Бабуке еще раз. Осмотрелся: все ли он сделал правильно? Все было на месте. В точности, как Бабука наказывала. Что ж, осталось немного… Совсем ерунда.





* * *


– Марина Алексеевна Гончаренко?

– Да. А что вы… Что это здесь дух-то какой?..

– Пройдемте с нами. Вы задержаны… Скажите, где ваш муж, где сын?

– Что-о?! Я ничего не понимаю. Муж в отъезде. Сын – инвалид, малоумный, он в школе, в группе…

– Давно?

– Что – давно?.. Почему здесь запах какой-то странный?

– Как давно в отъезде ваш муж, как давно сын отсутствует?

– Муж? С неделю как уехал… Сын на пятидневке, со вторника…

– Мы вас задерживаем по подозрению в убийстве вашей свекрови. Калерии Ильиничны Тимаковой. Это ваш нож?

– Да. А откуда вы… Скажите мне хоть – чем так пахнет мерзко?!

– Почему нож в крови?

– Я вчера мясо на рынке купила. Свекровь просила долму сдела…

– Пройдемте.

– Куда?

– Для начала – вот сюда, в комнату.

– Я не хочу… Черт, да откуда вонища такая, в конце-то концов?!

В комнате Марине Сергеевне стало очевидно – откуда вонища и что за запах царил в квартире. Ознакомившись с источником зловония, Марина Сергеевна сомлела, повисла тяжелым мучным кулем, потеряв сознание, на руках оперативников и членов следственной бригады.





* * *


Давно наступили сумерки, но люди перед подъездом не расходилась. Ваня спрятался за деревом неподалеку от толпы встревоженных соседей и, раскрыв рот, смотрел и слушал. Он видел, как подъехала «Скорая», как полицейские увели мать.

И ждал. Ждать было еще долго. Он чувствовал, как его охватывает нетерпение. Горячее, неуемное. Ну, когда же? Когда?!

Ему хотелось поскорее вернуться в квартиру. Но конечно, надо все сделать правильно. Точно, как учила Бабука. И чтобы никто его не поймал.

Тогда он вернется в свою квартиру, в комнату Бабуки, наденет волшебные глаза, уши, зубы и отыщет ту самую девочку, что сидела у Бабуки внутри. Девочка обязательно придет.

И когда она явится – начнется самое интересное.

…ВАНЮТКА, ВАНЮТКА, ЗАЧЕМ ТЕБЕ ТАКИЕ БОЛЬШИЕ ЗУБЫ?

ЧТОБЫ ИГРАТЬ С ТОБОЙ, ДЕВОЧКА!





Волшебство




У Алины в красивой золоченой шкатулке с музыкой жила фея. Алина писала записки с пожеланиями – как умела, карандашом, печатными буквами – и клала их на ночь в шкатулку. Наутро или на следующий день, в зависимости от сложности загаданного, желание Алины исполнялось.

Поэтому Алина была самая счастливая девочка в детском саду. И самая могущественная. Никто не осмеливался вступать с ней в спор.



Однажды в группе появилась новая воспитательница.

– Меня зовут Елена Дмитриевна, – улыбаясь, сказала она, и рыжие солнечные зайцы заплясали на ее пушистых ресницах.

Новая воспитательница была молода, красива и всем понравилась. Когда закончился завтрак, Елена Дмитриевна хлопнула в ладоши и своим задорным звенящим голоском велела:

– А ну, ребятки… Девочки собирают тарелки, мальчики поднимают стулья! Быстренько приберемся и будем играть!

Все тут же принялись за дело. Кроме Алины.

– Я не стану, – буркнула она.

– Почему? – удивилась воспитательница.

– Не хочу, – сказала Алина.

– Но разве ты не хочешь помочь нашей нянечке? Она старенькая, ей тяжело…

– Не хочу! – сказала Алина.

– Жаль, – Елена Дмитриевна пожала плечами. – Но если ты не хочешь работать со всеми, тогда мы не хотим водиться с тобой. Иди, стой в углу. А мы приберемся и будем играть в «съедобное-несъедобное».

Вся группа застыла в изумлении: Елена Дмитриевна наказала Алину! Самую могущественную девочку!

– Ах, так? Тогда я напишу записку фее, – нахмурилась Алина. – Она такое сделает… Такое…

Она грозно сдвинула брови и даже топнула ногой, чтобы хорошенько напугать Елену Дмитриевну. Но та только рассмеялась.

Алина просидела в углу до самого вечера, царапая карандашом записки. Ребята косились в ее сторону с опаской, но потом, видя, что ничего страшного не происходит, забыли про Алину.

С Еленой Дмитриевной оказалось очень интересно: она знала много разных игр, пела детям смешные песенки и сама хохотала заразительно.

Алина писала записки и тайком глотала слезы. Впервые в жизни ей было так горько.





* * *


– Что там? – спросил Сергей Иваныч у своего помощника Леши. Леша молча выложил на стол целый ворох смятых, исписанных карандашом бумажек. Сергей Иваныч начал читать их вслух, разворачивая по одной.

– «ХАЧУ, ЧТОБ ЕЛЕНИ ДМИТРИВНИ СЛАМАЛИ РУКИ И НОГИ». «ЧТОП ЕЕ ПОСАДИЛИ В ЯМУ И КАРМИЛИ КАКАШКАМИ». «ПУСТЬ ОНА СИДИТ АДНА С ТАРАКАНАМИ В ТЕМНАТЕ И АРЕТ ПАКА НЕ ТРЕСНЕТ». «ЧТОП ЕЙ ШКУРУ СПУСТИЛИ». «ЧТОП У НЕЙ В ЖИВОТЕ ЧЕРВЯКИ ЗАВИЛИСЬ». «ПУСТЬ ОНА СДОХНИТ, ПУСТЬ ЕЙ АТРЕЖУТ ГОЛАВУ».

– Да… Ну, это знаете ли, уже ни в какие ворота, – сказал Сергей Иваныч и огорченно покрутил головой.

– Леша, возьмите это дело на свой контроль. Подключите людей… Всех, кого потребуется. Ситуация, как я понимаю, очень серьезная.





* * *


Елена Дмитриевна в садике больше не появлялась. Спустя несколько месяцев ее изуродованное тело обнаружили в городском коллекторе: полуразложившийся женский труп, лишенный кистей рук и стоп, застрял в стоке вместе с кучей мусора, что вызвало небольшое подтопление теплотрассы. Горячая вода сильно обварила тело, поэтому аварийщикам пришлось вылавливать его из зловонной коричневой жижи кусками, как мясо из бульона. Вероятно по неаккуратности, они упустили голову. Так что тело удалось опознать только по метке детсадовской прачечной с именем и фамилией, каким-то волшебством сохранившимися на остатках белого халата.

Алина была довольна своей феей. Фея продолжала жить в музыкальной шкатулке и по-прежнему исполняла все ее желания. Достаточно Алине написать записку и положить ее в шкатулку. А шкатулку поставить на ночь в одно заветное место: на стол в кабинете папы. Там-то и творилось все волшебство. Может быть, потому, что именно папа когда-то подарил Алине эту шкатулку на Рождество.





Мотыльки




– Побыстрее нельзя?

Голос Инки проплыл по салону, томный, раскисший как простокваша.

Игорь услышал жену словно издалека. Помотал головой, стряхивая сонное оцепенение. Перед глазами все плыло – и сплошная разделительная полоса на сером асфальте, и в облаке пыли – TIR Х123МО: непроницаемо серая задница трака с таксой на консоли выше номера. И ведро справа на крюке.

На хрена ему это ведро, разозлился Игорь, глядя на гипнотическое помахивание цинковой емкости. Кинул взгляд в зеркало – облако пыли было и там. Еще одна такая же длинная жопа прется. И, судя по взятому разгону, собирается нагнать первую.

«А не пошли бы вы все!» – решил Игорь. Включил омыватель: грязные струйки сбежали на капот, дворники заскрипели, растирая прилипшие трупы насекомых. Тоже еще психованные. Несутся не пойми куда… И откуда их тут столько? Вода в бачке уже на исходе.

– Ладно, – сказал Игорь. – Попробуем.

Он перекинул ползунок вентилятора в салоне до упора, ерзнул на сиденье, устраиваясь поудобнее… Инка права – если тащиться, соблюдая все правила, они к морю и до понедельника не доберутся. Жалко выходных. Всего-то три дня…

Игорь рванул верхнюю передачу и, резко вывернув руль, вывел машину в левую полосу. Инка взвизгнула от неожиданности.

Маленький синий «Пежо-206», скрипнув подвеской, с урчанием полез на обгон.

– Хорошо!

Инка вздохнула, задрала подол юбки по самые бедра и вскинула ноги вверх. Развела их в стороны, едва не задев Игоря по уху.

Мелькнули розовые трусы с вишенками и надписью «Sweety pussy» – фразы этой Игорь сейчас не видел, но знал, что она там есть.

– Здрасте! – сказал Игорь. – Ты чего это?

Водитель лобастого американского трака с таксой на брызговике, снисходительно наблюдавший из кабины высотой с двухэтажный дом, ухмыльнулся.

– Жарко, сил нет, – обмахиваясь подолом, сказала Инка. – И ноги затекли.

Томно застонав, она скинула туфли и выложила голые ноги крест-накрест на переднюю панель машины, кончиками пальцев уперевшись в лобовое стекло. Белые гладкие ноги лежали там, как на витрине.

– С дуба рухнула, – прокомментировал Игорь.

Кинул короткий быстрый взгляд на Инку и отвернулся.

Но все равно продолжал ее видеть. Ее всю: руки закинуты за голову, подбородок вздернут, глаза полузакрыты, солнечные зайцы резвятся на выгоревших ресницах. Сливочные мягкие бедра, маленькая коричневая родинка на потной коленке, красный след от другой ноги на ней. Две поджившие царапины – метина злющей соседской кошки, которая не позволила Инке взять в руки своего новорожденного котенка.

И впадинка на белье, потемневшая от пота, от которой исходит слабый пряно-соленый запах. Игорю вдруг дико захотелось запустить туда руку.

– Тут вообще-то люди, – сказал он, сглатывая слюну.

– Хрен на блюде. Устала сидеть, – пожаловалась Инка, обмахиваясь подолом. – Так лучше.

Как раз в этот момент «Пежо» нагнал, наконец, трак и начал обходить его. Водитель грузовика чуть шею не вывихнул, заглядевшись на Инкины ноги, выставленные напоказ на переднем стекле.

Огромная машина вильнула и с трудом вывернула обратно, но не слишком удачно. В какой-то момент трак накренился, встав на левую пару колес.

Игорь охнул и, быстро сориентировавшись, бросил «Пежо» правее, оставив грузовику левую полосу. Пока водитель грузовика пытался выправить ситуацию, «Пежо» ушел вперед и скрылся за взгорком.

– Гражданочка! Аварийную ситуацию создаете своими ногами, – криво ухмыляясь, попрекнул Инку муж.

– Плевать, – пробормотала Инка. Она откинулась в кресле как можно дальше, чтоб распрямить ноги, и сидела так, обмахиваясь юбкой. – Не колышет.

– Да ну? – Игорь оторвал левую руку от баранки и просунул Инке между ног. – А вот так?

Инка взвизгнула от неожиданности.

– Дурак! – крикнула она и начала извиваться, чтобы вытолкнуть мужнину руку. – Ты что?!

Горячее влажное тело, елозящее по руке, еще сильнее возбудило Игоря. Он щипал большим и указательным пальцами нежные сочные складки Инкиного тела и смеялся.

– Вот я тебя!

– Отстань, псих!

Сзади раздался грохот и костяной стук – обернувшись, они увидели падающую, как в замедленной съемке, фуру. Ее перекосило и тащило юзом по серому полотну дороги – прямо на «Пежо». Водитель трака так и не сумел выправить машину и столкнулся с той фурой, которая догоняла сзади.

– Мать вашу! – крикнул Игорь и вырулил на обочину. В днище «Пежо» с громкими щелчками полетел гравий. Машину затрясло на ухабах. Инка, ударившись виском о боковое стекло, по-рыбьи открыла рот и таращила глаза, вцепившись в кресло. Ремень безопасности врезался ей в грудь и перебил дыхание.

– Держись, сука! Ядрена сука, бл…

Игорь и сам не понимал, кому, что и зачем орет. Столбы пыли окутали автомобиль, загородив обзор, и он не видел, что творится на дороге. Просто давил и давил на газ. Слева мелькнул отвороток – Игорь среагировал тут же. «Пежо» выскочил на проселочную дорогу и, почти не сбавляя скорости, помчался дальше… До тех пор, пока грунтовуха не затерялась среди леса, не превратилась в две едва заметные колеи, поросшие травой.

– Все, блин. Трындец. Приехали!

Хмурясь и тяжело дыша, Игорь отцепил руки от баранки и перевел взгляд на Инку. – Ты понимаешь вообще, что это твоя… Наша…

«Вина», – хотел сказать он, но передумал.

Инка сидела, бледная до зелени, мокрая от пота и дрожала, вжавшись в кресло.

– Как думаешь, они живы? – прошептала она. – Может, надо вернуться? Помочь?

– Помочь?! – голос Игоря внезапно сорвался на визг. – Хрен там!.. А не фига было этому козлу пялиться на чужую бабу! Ты, кстати, тоже хороша! Я ведь говорил…

– Игорь! – Инка отцепила ремень безопасности и, прильнув к мужу, попыталась зажать ему рот. Игорь покраснел и с остервенением отшвырнул ее руку. Его трясло.

– Не беси меня!

Инка заплакала. Согнулась в три погибели на своем кресле, уткнулась лицом в коленки и зарыдала.

Полуденное солнце жарило стекла автомобиля, дрожало, вспыхивая искрами на растрепанных Инкиных волосах. Над пыльной дорогой порхали мотыльки.

– Ладно, – сказал Игорь. – Послушай… Мы ж ничего не знаем. И потом… Если сейчас вернемся. Вдруг там менты? Только представь! Тогда уж мы точно тут надолго застрянем. К морю не попадем. По крайней мере, сегодня. Ты слышишь меня? Эй, малыш! Ну, брось. Не паникуй. Все рассосется. Успокойся!

Игорь потянулся, провел рукой по загорелой шее жены, погладил выгоревший пушок под убранными наверх волосами. Инка вздрогнула и отстранилась.

– Я думала, мы разобьемся, – всхлипнув, пробормотала она. Вылезла из машины. Хлопнула дверцей.

Игорь тоже вышел. Его качало. Ноги гудели, в ушах стоял звон. Инка отбежала в прохладную тень смешанного леса и застыла в нескольких шагах от «Пежо», отвернувшись, обхватив себя руками. Ее спина и плечи подрагивали.

– Малыш, – позвал Игорь и на негнущихся ногах направился к жене. Его подташнивало. – Малыш!

Он протянул руку, чтобы взять Инку за плечо и развернуть к себе лицом, но Инка внезапно обернулась, схватила его за шею, притянула и впилась в губы поцелуем. Красные заплаканные глаза Инки смотрели на Игоря с каким-то бешеным выражением, словно намеревались вскочить в нутро ему, а стоило чуть поддаться – и эти глаза, как капли ртути, сбежались, слиплись в один жгучий сверлящий циклопий глаз. Потом и он поплыл, как уплывает гипнотизер из сознания подопытного… Мягкие теплые губы раскрылись, влажное горячее дыхание рванулось навстречу, язык Игоря сам собой скользнул внутрь, в пыщущее жаром…

«Ооочутебя. Ооочууу», – простонал циклоп-Инка всей своей утробой, не переставая ловить ртом язык Игоря. Низ живота отозвался резкой болью, горячая волна пошла оттуда вверх темным мороком, отгоняя слова, гася мысли, рассасывая сознание…

Очнулись они через пару часов. Еще во сне Игорь вспомнил, что не закрыл машину на сигнализацию. Открыл глаза, огляделся. Все вокруг порыжело от лучей закатного солнца. Сверчки, недавно хором стрекотавшие в траве, заткнулись.

Инка спала на руке Игоря, слегка приоткрыв рот. Искусанные пересохшие губы что-то шептали во сне. В паутине золотистых волос застряли сосновые иголки.

Игорь убрал несколько, нависавших над самыми глазами жены. Осторожно подвинув спящую, вытащил из-под ее головы затекшую руку. Встал и, потягиваясь, побрел к машине. Внутри все оказалось на месте. На первый взгляд.

Ощущение, что что-то не так, накатывало постепенно, как гул поезда в туннеле метро. Игорь вынул мобильник и взглянул на время. Мать твою! Седьмой час. Скоро стемнеет.

«Странно, что нас никто не застукал до сих пор. Вроде не такие уж глухие места…» – подумал Игорь. Закрыл машину и пошел будить Инку.

Она уже проснулась, сидела сонная, выложив руки на подол своей цветастой юбки. В руках она держала веночек из каких-то вялых пожухлых растений.

– Это что? Сюрприз? – спросила Инка, моргая на Игоря припухшими глазами.

– Что?

– Да это! – Инка подкинула венок – трава и цветы мотнулись вверх и вновь опали. Несколько былинок выскочили из венка и рассыпались по земле.

– Да ты чего, мать? Я веночки плести не умею! – усмехнулся Игорь.

– Да уж, – буркнула Инка. – Ты и цветы-то мне когда последний раз дарил? Уже и не помню…

– Может, этот венок тут на взгорочке валялся? А ты его цапнула спросонья. Или во сне…

– Ладно. Черт. Поможешь ты мне, наконец, подняться?!

Игорь протянул жене руку. Инка отшвырнула венок в придорожную пыль и встала. Отряхнула юбку, кое-как пригладила волосы.

– Черт, помыться бы. Вся в песке. Вот же вы, мужики, животные! – с раздражением бросила она.

– Чего?! – Игорь онемел от такой наглости. – Да ты же сама…

– Перестань! – отмахнулась Инка. – Я у тебя по жизни во всем виновата. Как это нас тут еще не засек никто! Выбрал тоже местечко…

– Да ничего я не выбирал! – возмутился Игорь, но Инка не слушала.

Потягиваясь, она прошлась по дороге к лесу, чтобы немного размяться.

Ее удивила тишина, царившая вокруг. Ни листочек не шелохнется, ни птица не вспорхнет. Все словно застыло, погруженное в красное закатное марево.

Игорь пошел к машине, а Инка вернулась к тому месту, где они провалялись последние два часа. Маленький продолговатый холмик на опушке под тремя соснами. И в головах – увядший веночек.

– Слушай, а знаешь, чего… По-моему, это могила, – сказала вдруг Инка.

Игорь оглянулся.

– Слушай, правда! Смотри, как похоже!

Инка хихикнула.

– Мы с тобой два извращенца. На чьей-то могиле трахались!

Игорь содрогнулся.

– Ну, знаешь… Не смешно. Дурацкие у тебя выдумки!

– Ага. А ты – ангел с крыльями… Иди сюда, сам погляди. Давай-давай!

Инка поманила Игоря рукой и указала на какую-то черную палку, косо воткнутую в землю в двух шагах от знакомого ему холмика. Игорь подошел взглянуть.

Черная палка оказалась не палка, а небрежно сваренный железный крест. Табличка с именем и датой выгорела на солнце и казалась пустой.

– Видишь? Это точно кладбище. И туда еще посмотри!

Инка повернулась и махнула рукой вправо. Игорь глянул – и похолодел: поодаль, чуть в стороне от дороги виднелся ряд надгробий из черного камня. В густой тени деревьев при свете солнца их было трудно заметить.

Но с наступлением сумерек… Что-то изменилось. И оградки, и пластиковые венки, и ошлифованные плиты памятников – все накрыло каким-то белесым мерцанием. Крохотные светлые пятна дрожали на всем, подмигивая, словно подслеповатые глаза чудовищ, обитающих во мраке.

– Черт, что это? – Игорь сам не понял, почему перешел вдруг на шепот.

Инка не отвечала. Сцепив руки за спиной и вытянув шею, она привстала на мысочки и с интересом рассматривала странную картину.

– Знаешь чего…

– Чего?! – испугался Игорь. – Инка, пошли отсюда, а? Ехать надо! Выбираться…

– То есть ты так и не понял?

– Чего не понял?!

Инка усмехнулась и бросилась вперед. Игорь по инерции рванулся за ней. Возле ближайшей могилы жена остановилась и обмахнула рукой надгробие.

– Ну вот же, смотри! Видишь?

От ее ладони на черном камне остался белый мучной след. А в воздух взвились и затрепетали несколько мелких крылатых созданий, похожих на крупную моль.

С минуту подергав крылышками, они, обессилев, упали на землю и там продолжали подергиваться, сталкиваясь и наползая друг на друга.

– Мотыльки!

– Господи, – сказал Игорь. – Хрен ли они тут делают?

– Трахаются, – хихикнула Инка. – Как мы. Смотри, их тут, наверное, миллион. Здоровенный такой траходром…

– Пойдем-ка отсюда, а? Ей-богу, давно пора ехать. Сама говорила…

– А ты говорил: «Успеется». Подожди. Я хочу посмотреть.

– Что?! Никогда я такого не говорил!

– Говорил-говорил. Я слышала!

Игорь схватил жену за руку, но упрямая Инка вырвалась и, пританцовывая, побрела вдоль могил, разбирая и читая вслух надписи на памятниках.

– Шевцовы Надежда и Михаил, Григорьева Оксана, Шелепов Валентин, 1 мая 1979 года. Хм. А тут? Лобова Елизавета Геннадьевна, 1985–2001; Лобов Алексей Евгеньевич, 1983–2001; Аркадий Леонидович Веселов, 1982–2001, 5 мая 2001; покойтесь с миром! Зайцева Марина Игоревна, Зайцев Вадим Константинович, Зайцев Олег Вадимович, Зайцева Лариса Вадимовна. Целая семья, брр… И тоже в 2001. Почему они все в 2001 умерли? Это странно.

– Странно, – согласился Игорь. – Может, погибли? В аварии разбились?

– Может. Смотри, по-моему, у этих насекомых оргазм.

Инка засмеялась. Игорь отвернулся, не желая видеть белесый трепет, агонизирующее подрагивание мотыльков над могилами. А этот ужасный звук. Вшшш… Вшшуррр… Вшшш… Вшуррр… Вшшш…

Он вспомнил собственные недавние конвульсии на потном теле жены и содрогнулся: как Инка может здесь шутить? Что за кривляния?

У него закружилась голова.

– Послушай, пойдем отсюда, – повторил он. – Добром прошу!

Инка уставилась на мужа, в ее глазах заплясали черти.

– Инна. Если не пойдешь – брошу тебя тут одну. Оставайся! А я слышать не могу, как они тут шелестят…

– Ты что, охренел?!

Игорь развернулся и широким размашистым шагом двинулся к машине.

– Что ты можешь слышать? Их же не слышно вообще! – крикнула сзади Инка.

Игорь не обернулся. Шорох крыльев сводил его с ума.

Добежав до машины, он сел за руль, повернул ключ зажигания и выжал газ. Двигатель взревел.

Спустя секунду Инка присоединилась к мужу. Плюхнулась на свое место, пристегнулась ремнем. На лице ее, словно высеченное в камне, читалось характерное выражение: «Королева оскорблена. Все человечество в опале до конца времен».

Не глядя на жену, Игорь развернул машину, вдавил педаль газа в пол и помчал назад, к оставленной позади трассе.

Когда они вернулись к отворотку, приведшему их к странному придорожному кладбищу, солнце уже опустилось ниже верхушек деревьев. На трассе царил полумрак.

Дорога и все детали пейзажа сделались в сумерках одинаково плоскими и тусклыми, как старый измятый картон.

Хорошо бы остановиться, думал Игорь, гоня машину вперед.

Но ведь нельзя же остаться где-то здесь, между пунктом А и пунктом Б. Слабым, усталым и немощным застыть, застрять тут, как персонажи нерешенной задачки.

В этой задачке время сжимается, а пространство растет. Ничего, ничего… Как-нибудь прорвемся. Все рассосется.

Тараща сухие глаза во тьму, Игорь сдерживался. Мечтал о горячем кофе.

Ночь надвигалась грозовой тучей, пожирая последние отблески света, а до места назначения пролегала еще пропасть пустых километров – ни отелей, ни оживленных деревушек, ни магазинчиков. Даже заправки все куда-то исчезли.

Словно мы попали в другое измерение, подумал Игорь. И впервые за несколько часов взглянул на жену.

Она сидела рядом холодная и молчаливая. Синие вечерние тени и что-то еще трансформировали ее. Темнота заполнила впадины глаз и худых скул. Нос вытянулся и заострился. Губы, плотно пригнанные одна к другой, казались вырезанными из камня. Чуждое, злое, непонятное существо.

Игорь вздрогнул. Надо разрушить наваждение. Он потянулся, нащупал рукой маленькую жесткую ладонь с узкими пальцами…

– Эй. Малыш, эй! – позвал он. Но вместо собственного голоса услышал сухой шелест: «Э. Ишш… эй!»

Немая страшная фигура рядом колыхнулась. И зашептала:

– Знаешь… Они же умерли. Как думаешь, много было кровищи?

Игорь облизнул губы.

– Кто умер? Где?

– Ты что, забыл? Те придурочные на дороге. Грузовик и фура. Они же столкнулись. Бах – и в лепешку. Вряд ли что-то у них рассосалось… Скорее всего, умерли. А? Что ты думаешь?…

– Не знаю. Понятия не имею. Может, и не было ничего? Может, синяками отделались!

– Неееет, – протянула Инка. – Они умерли. Тот, который впереди нас ехал. Он же чуть шею не вывернул – так хотелось ему посмотреть, как ты меня лапать будешь. Он свалился в кювет. Свернул себе проклятую шею.

– Замолчи!

– А второй… который догонял первого… Крутой мужик. Он зацепил его бампером и врезался в дерево. Стекло вылетело, распороло ему лицо, кишки выдавило наружу…

– Да что с тобой, Инка?!

Безжизненный голос втискивался в уши, вползал в мозг, скользил в мыслях, хлипко подергивая обрывками слов – «лапал»… «кровища»… «кишки»…

– Перестань, не надо! – не выдержав, крикнул Игорь. В этот момент машина подскочила на кочке, а на лобовом стекле расплылась маленькая белая клякса. Одна, за ней другая, третья, четвертая… десятая.

Они неслись из темноты неудержимым потоком – полчища крохотных трепещущих созданий, сбитых в мерцающие туманные скопления; белыми лентами клубились, вились и справа и слева от машины, не поспевая облетать ее корпус; сбитые потоком горячего воздуха от капота, вмазывались в лобовое стекло мутными пятнами.

– Да что за напасть такая?!

Игорь в панике включил дворники и омывку стекол, но стало только хуже. Слабые брызги воды и мельтешение щеток, размазывающих тельца мотыльков, ускорили процесс – вскоре лобовое стекло закрыло трупами насекомых полностью.

А там и вся машина оказалась облеплена ими. Из-за их мертвых серебристых останков «Пежо» побледнела, сменила окраску. По ночной дороге неслось белое привидение. Призрак.

– Не могу больше, – простонал Игорь. – Надо остановиться. Я ничего не вижу. Нельзя же ехать вслепую!

– Да. Они не отпустят. Нельзя, – прошелестела Инка.

Или то, что совсем недавно было ею.

Блеклое высохшее существо, сидящее на переднем кресле рядом с Игорем, подвинулось вправо, выпростало из-за спины мохнатую узкую лапку.

Мягкие черные волоски коснулись щеки Игоря.

– Вшшш… Вррр… – прошипело существо.

«Иди за мной», – каким-то чутьем понял Игорь. Резкая вспышка ударила по глазам, лобовое стекло брызнуло ливнем сверкающих осколков. Но в последнее мгновение, пока глаза не лопнули, пока он еще мог видеть, Игорь различил над дорогой, над верхушками самых высоких деревьев полупрозрачную уродливую голову – выпученные темные шары глаз по бокам, растопыренные мохнатые то ли рога, то ли уши, беспокойно колеблющиеся гигантские крылья и свернутый коричневый шланг носика.

Шланг стремительно развернулся, стрельнул в темноту, и машину-призрак, окруженную полчищами мотыльков, с отвратительным мокрым хлюпом всосало внутрь огромного полупрозрачного тела.

Игорь, Инка, «Пежо»… Мотыльки. Ничего больше не было. Пустая пыльная дорога.





* * *


– Чертова дорога, – вытирая вспотевший загривок, сказал Иван Семенович своему напарнику – Виктору Загорскому.

– Ведь ты смотри – и знаки кругом, как частокол. И двойная сплошная… Запрещен обгон, что непонятного?! Нет, прут, как черти. Торопятся, идиоты, на тот свет.

– Бабу жалко, – откликнулся Виктор. – Небось, красивая была. Ноги в лохмотья ободрало… Страх глядеть!

Он выкинул из кузова «каблучка» пластиковые мешки для мусора. Крупные обломки машин, распиленных эмчээсниками, погрузили и увезли аварийщики. Оставалось собрать куски трупов, уже осмотренные и сфотографированные экспертами, и расчистить дорогу от более мелкого железного хлама.

– Моя бабка говорит – это встречники виноваты.

– Кто? – удивился Иван Семенович.

Виктор засмеялся.

– Ну, того-этого… Злые духи такие… Мертвецы неупокоенные. Чем больше людей на дороге гибнет – тем больше на ней этих встречников. Промышляют, того-этого. Компанию себе ищут.

– А! Ишь ты.

Иван Семенович остановился, глядя на смятое синее крыло автомобиля. Скрученное, исцарапанное, покрытое трупами мотыльков, оно валялось на обочине и казалось обсыпанным мукой. Рядом лежал искореженный номер – Х123МО.

Мотыльки вились над железом, присаживались на тела собратьев и, словно горюя на похоронах, бились, трепеща крыльями; обессилев, падали на дорогу.

– Да, – сказал Иван Семенович. – А я вот человек не суеверный. Ни фига. И не жалко мне этих идиотов, которые гоняют по трассам, сломя голову, вот нисколько не жалко! Ты глянь, как деревья рядом с трассой повысохли! Бензин, химия всякая… Это ж люди землю задушили. Тут и насекомые дохнут. И зверье. И ничего с этим сделать нельзя – люди ж такие твари безмозглые! Губят все живое – и не остановишь их. Ну, а раз такое дело – туда, значит, и дорога – пущай, на хрен, скопытятся все! К чертям собачьим!

Старик пнул в сердцах какой-то обломок, попавшийся под ноги – тяжеленная железяка со скрежетом провернулась вокруг оси и ударила Ивана Семеновича по лодыжке.

– Ох, ты, сука!

– Что?! До крови, да? Того-этого, аптечку принести? – засуетился Виктор.

Морщась, Иван Семенович пощупал ушибленное место, распрямился и, ковыляя, побрел к машине.

– Ладно, ничего. Рассосется!

Мотыльки, взлетевшие над дорогой, полетели за ним.





Наступающий





* * *


– Э, пацан, это че у тебя? – спросил Афонин. Он стоял возле троллейбусной остановки, окруженный дружками, и курил. Третьеклассник Ваня, доверчиво моргая, протянул Афонину половинку альбомного листка, которую нес в руке.

– Вот. Открытка. С наступающим… – «Новым годом», собирался договорить третьеклассник, но не успел. И еще он не успел предупредить, что краска на его самодельной открытке не высохла: он слишком густо закрасил рисунки на ней синей и фиолетовой гуашью. Афонин, не дослушав, выхватил половинку альбомного листка и замарался.

– Бля, да оно мокрое! Ты че, сучок, нахимичил?!

Ваня отшатнулся. Афонин потряс испачканной рукой, не зная, обо что ее вытереть. Дружки его заржали. Афонин покраснел и вытер свою огромную лопатообразную ладонь о первое, что подвернулось ему – о Ванино лицо. Только силу не рассчитал, и хилый третьеклассник полетел в сугроб, как от затрещины.

– Эй, ты чего?! – воскликнул Ваня. Следом полетела самодельная открытка. Ваня хотел поднять ее.

– Ты че? Че вякнул тут?! – Афонин подошел, втоптал открытку в снег. Сугроб окрасился разноцветными пятнами.

– Дурак! – закричал Ваня. Афонин пнул его ногой, сунул головой в снег и принялся трясти и возить лицом по разноцветному сугробу.

– Помогите! – закричал Ваня. Но никто из взрослых его не услышал. Троллейбус только что отошел, и на остановке никого не было, кроме Афонина и его приятелей. Где-то на другой стороне улицы какая-то тетенька катила коляску, за ней шел мужчина с лохматой таксой на поводке. Но они ничего не видели за густой пеленой падающего снега.

– Ты че сказал, сучок?! – Афонин схватил Ваню за шиворот. – Не знаешь, что взрослых уважать надо?! Слушайся старших, паскуда!

– Да, дерзкий пацанчик… – сплюнув на землю желтой табачной слюной, сказал Паршин – щуплый парнишка в огромной лисьей шапке. Несмотря на худобу и малый рост Паршина, злобы в нем помещалось на троих. Его папаша отбывал срок в «Черном лебеде» за убийство, так что Паршина побаивались даже училки.

– На тебе, на! – приговаривал Афонин, с остервенением тыча Ваню лицом в снег.

Дружки Афонина, посмеиваясь, наблюдали за экзекуцией со стороны.

– Не уважает, – повторил Паршин. – Слышь, Афонь, на сиги не хватает, – перебирая мелочь в горсти, пожаловался Паршин. – Вломи утырку по соплям и проверь – может, бабло есть? Надо взять с него за науку.

С Ваниной головы свалилась шапка, щеки и нос ожгло холодом, расцарапало лицо ледяной крупой. От снега пахло арбузом… Ваня глотал его, сугроб жадно пил горячую кровь мальчишки и корчился, припадая к земле…

Афонин бил его по спине, по ногам, по голове, по ребрам. Наконец Ване повезло: Афонин поскользнулся, чуть не упал. Ване удалось вырваться, и он убежал под смех и крики афонинских приятелей…

Рискнул вернуться обратно он уже в темноте. Осторожно выглянул из-за дерева на углу, убедился, что Афонин и его банда давно смылись, и вышел к остановке троллейбуса номер 17.

На месте побоища в разноцветном сугробе попытался отыскать свою шапку и портфель со сменкой. Но ему попался только обрывок злосчастной новогодней открытки – клочок с надписью «С наступающим…» и кусочком нарисованной еловой ветки. Больше ничего.

Вокруг было тихо и пустынно.

В предпраздничный день большинство заведений и офисов закрылись пораньше, и многие люди уже сидели по домам перед телевизорами за накрытыми столами. Густой снег завалил город. Транспорт работал с перебоями.

Ваня сел ждать троллейбус. Однако спустя полчаса бесполезного ожидания почувствовал, что замерзает.

Тогда он встал, походил вокруг остановки, стуча ногой об ногу, попрыгал. Ныло разбитое плечо, порезы на лице саднили, набрякшая над глазом гуля дергала, отдавая в висок, живот подводило от голода. Но хуже всего приходилось рукам: мерзли без варежек.

Ваня подышал на красные в цыпках ладони, скатал снежок и бросил. Снежок упал и откатился совсем недалеко. Ваня подошел, поднял его, помял в руках… Снова бросил в сугроб и покатил комок вправо, потом влево, вокруг остановки.

Вместе со снегом на ком налипала мокрая черная земля, сухие прутики травы, прелые листья, сигаретные бычки, мокрые обрывки газет: липкий снег подбирал с земли все лишнее и втягивал в себя.

Пристукивая от холода зубами, Ваня забормотал, стараясь подбодрить себя, недавно выученный стишок:

– Топ-топ – нету ног.

– Тук-тук – нету рук…





Именно этот стишок его класс разучивал для школьного праздника. Именно его Ваня написал на своей самодельной открытке, которую делал для родителей.

Снежный ком упирался, скрипел, но рос, набирая плотности и весу. Ванины пальцы горели, немея, словно их отбили шипастым молотком для мяса. Скатав последний снежный комок, Ваня поднял его и взвалил на плечи снеговику. Посмотрел… Там, где у снеговика должна была быть щека, багровело широкое, неправильной формы пятно – Ванина кровь.

– Глазами – не видит,

– Ушами – не слышит,

– Чистый, холодный,

– Стоит, не дышит,





– пробормотал Ваня. Хлюпнул носом, и, приложив запястье к обжигающе ледяному, колкому снегу, растер багровое пятно, сделав его пошире…

У безглазого и безносого снежного человека появились багровые щеки, словно он неряшливо закусил малопрожаренным бифштексом.

– Белый, с черными глазами…

– Мы его слепили сами.





Договорив стишок, Ваня выковырял с клумбы два комка черной жирной земли и воткнул их снеговику вместо глаз. Один сразу отвалился. Ваня взял другой. Углубив ямку пальцами, вдавил посильнее.

Снеговик взглянул на Ваню двумя черными провалами: справа таращилась большая глазница, слева косилась маленькая.

Ваня привстал на цыпочки, обнял снеговика. Ему давно и сильно хотелось не только есть, но и пить. Он на секунду прислонился лбом к круглой снежной голове…

– С наступающим! – прошептал Ваня синими губами. И куснул. Рот засыпало снегом, холодным и невкусным. После чего жажда сделалась еще сильнее.





* * *


– Господи, ну и метет!.. Ну, с наступающим, Лолочка!

Попрощавшись, Регина Сергеевна помахала парикмахерше Лоле через стекло тамбура и выскочила на улицу. Колючий снег вылетел из темноты и ударил по глазам. Регина Сергеевна зажмурилась и двинулась, пряча лицо в меховой воротник. Она торопилась.

Только что, колдуя над ее укладкой, Лола рассказывала ужасные новости из телевизора: оказывается, в городе орудует маньяк! Одну женщину убили в парке, другую – возле торгового центра. Еще какого-то парня маньяк растерзал возле кинотеатра. Жертвы избиты, расчленены, втоптаны в снег. Просто бойня! Кровавое месиво.

«Это бывает же зверье?! Вот откуда они берутся?! – щелкая жвачным пузырем, удивлялась Лола. – Не, я фигею!»

Регина Сергеевна дурацкими вопросами не задавалась. Она просто хотела добраться поскорее до своей квартиры. Там тепло и уютно, можно включить свет… Там ждет старенькая кошка Муся, елка, наряженная еще в прошлые выходные, стол, покрытый льняной маминой скатертью, и утка, с семи утра томящаяся в маринаде. Прибежать, покормить Мусю, сунуть утку в духовку, переодеться и ждать Павла Аркадьевича. Сегодня он обещал обязательно прийти. А тогда в судьбе Регины все может, наконец, перемениться к лучшему. С Новым годом, с новым счастьем, хи-хи!

– ХРУП-ХРУП, – раздалось поблизости. ХРУП.

Регина Сергеевна шарахнулась, впилась глазами в темноту. Ничего. Лишь колючий снег, бьющий в лицо. ХРУП. Это слева? Регина Сергеевна хотела обернуться – но что-то тяжелое набросилось на нее сзади. Разом отяжелели плечи и спина, пальто и шапка точно приклеились к чему-то, что давило на нее сзади. Регина вскрикнула, рванулась вперед… Не тут-то было. Тяжесть крепко схватила Регинины руки-ноги – они выгнулись назад, с хрустом выворачиваясь в суставах. Выбившиеся из-под шапки волосы будто намотались на колесо – и тащили Регину назад, вырываясь неряшливыми клочьями.

Регина вопила, выпучив слезящиеся от боли глаза, но рот забивался снегом – жесткой ледяной крупой… Получались лишь невнятный писк и жалкое поскуливание. Снег давил с неба, давил стеной. Чтобы не задохнуться, Регина хватала его ртом и глотала. Хватала и глотала. И прикусила в спешке язык. За секунду до того, как щелкнули, переломившись, шейные позвонки, она захлебнулась собственной кровью.

Ни Муси, ни утки, ни маминой льняной скатерти, ни тем более Павла Аркадьевича она больше никогда не увидела.





* * *


– Совет тебе: не звони. Позвонишь – не отвяжешься. Стопудово! Пошли лучше в кафешку завалимся! – сказал Рыбаков и подмигнул Светке. – Бабосы есть. Куда торопиться-то, ну?! Тем более того, этого… С наступающим! Надо ж отметить? Ну, че ты как эта?!

Светка пожала плечами. Она сбежала с шестого урока, чтобы пойти с Рыбаковым в кино, так что терять-то ей, по правде, уже нечего: мать все равно скандал устроит. Зато Маркина с Черпаковой перестанут, наконец, донимать. Теперь она им не «лохушка» и не «курица». Теперь у нее свой парень есть.

– Ладно, че, – сказала Светка, соглашаясь. И автоматически потянулась за мобильником, чтобы перезвонить все-таки… Не успела. Рыбаков руку перехватил и, сжав, положил в другой карман – в свой. И не отпустил. Держал Светкину руку у себя в кармане, поглаживая и согревая. Прикольно, конечно, хотя и неудобно. Рыбаков, в принципе, парень ничего так. Уши великоваты. И лицо детское. Розовое какое-то, как у говорящего пупса. Хотя Рыбаков уже взрослый – школу два года назад окончил. На голову выше любого Светкиного одноклассника. К тому же – спортсмен. «Тыквандо или что-то в этом роде», – вспомнила Светка. И подумала: прав Рыбаков. Сколько можно во всем себя ужимать?! Вечно оглядываться, заботиться о других, о всяких… Которые, между прочим, никогда в жизни о ней не позаботятся! Разве это преступление – расслабиться в праздник? Совсем чуть-чуть. Ничего ж не случится. В конце концов – каждого можно понять: жизнь-то одна!..

Улица сверкала огнями витрин, отовсюду из распахнутых дверей магазинов неслась музыка. На площади, под тихо падающим снегом, танцевал снеговик, подвывая тоже какую-то песенку.

– Так куда мы идем? – заглядевшись на танцующего снеговика, Светка оступилась на накатанной ледянке и чуть не грохнулась. Рыбаков подхватил ее.

– Да вот… Держись! Кафешка тут одна… Я в ней сто раз бывал! Сюда.

Они свернули в переулок – здесь горел только один фонарь. Черные тени бежали по стенам. Из прохожих – никого. Они шли еще минут десять. Мягкий снежок обернулся ледяной крупой, режущей щеки.

– Далеко? – спросила Светка, поеживаясь. Ноги в тонких колготках ныли от холода – одеваясь утром, она не рассчитывала на долгие прогулки, да и метели такой никто не ждал.

– Слушай, знаешь, что… – заговорила она. Но Рыбаков опередил.

– Все, все уже! Пришли.

– И где?

Светка посмотрела вперед. Впереди была черная космическая дыра. Из нее, кружась, налетали ледяные мухи и больно жалили в лицо.

– Да вон же! Где мужик стоит, – сказал Рыбаков.

– Мужик?..

– Ну, да. Белая фигура. Смотри! Блюет, небось. Перебрал типа. Там всегда так. Народу полно…

На углу и впрямь торчал чей-то силуэт. Но он был не один. Рядом, у стены, топтались двое.

– Пошли скорее, а то я замерз!

Они ускорили шаг и спустя минуту уперлись в разрисованные какими-то зверями двери молодежного кафе «Лимпопо».

Но оно было закрыто. На дверях болтался амбарный замок. На заметенном снегом крыльце горбились сугробы.

– Это че за?!. – Рыбаков присвистнул, озираясь:

– Спросить, что ль, кого?

Но в переулке не было ни души.

– Облом, – сказала Светка и повернулась, чтобы идти назад, но тут их окликнули:

– Эй, мужик, закурить есть?

Из-за угла вытянулись тени. Четверо. Рыбаков напрягся, отпустил Светкину руку. И вдруг кинулся бежать – сломя голову назад по переулку.

«Вот тебе и тыквандо». Поджилки у Светки затряслись, ноги ослабели.

Гопота, посвистев вслед убегающему, окружила девушку.

– Ну, че, цыпа, с наступающим! С нами погуляешь? – спросил один, похожий на гриб-сморчок в высокой меховой шапке.

Светка смерила его глазами:

– А тебе не рано, малявка?

Голос у нее дрожал, но по улице дул ветер, и зубы от холода постукивали у всех.

– Не-а, – сказал сморчок и, ухватив Светкину руку, жестко дернул ее к себе.

– Не хватай! – крикнула Светка. И попыталась стряхнуть руку. Не тут-то было. Рука словно угодила в тиски.

– Наглая ты, цыпа. Не уважаешь… А так? – сказал мелкий. Дохнув на Светку табаком и какой-то химией, он резким движением нырнул ей под куртку, цапнул между ног. Руки у сморчка были ледяные.

– Ах, ты гнида, – удивилась Светка. – Помогии-и-те!

Голос сорвался, провис на середине крика. Сморчок притиснул Светку к стене. Шакалья стая топталась вокруг, тяжело дыша…

– А че ты? Че? Может, тебе понравится, а? Че, как неродная? – пыхтя Светке в лицо, и топчась на ее ногах, шипел мелкий. Дыхание у него было вонючее, как у собаки.

– Да отцепись ты, тварь! – не выдержав, заорала Светка. Рванулась изо всех сил, в остервенении отшвырнув сразу двоих нападавших, и побежала, оскальзываясь. Шакалы, улюлюкая, кинулись за ней… Но вдруг что-то хрупнуло за спиной. Мертвые стекла пустых домов лопнули, зазвенело стекло. Крики ужаса и боли плеснули по улице. Многократное эхо, отражаясь и множась, протащило их по улице. И настала тишина. Светке показалось, что она внезапно оглохла.

Она осторожно оглянулась. И застыла, пораженная, ошарашенная, на месте.

Улицу перегородила снежная стена. Застывшие в последнем крике окровавленные лица «шакалов» торчали из нее тут и там, как изюм из булки.

Растерявшись, Светка злорадно хихикнула – по инерции… Подняла голову вверх… И тут – ХРУП-ХРУП – ее ударило в лоб, навалилось и раздавило. Ржавый гвоздь проехался по кишкам, вскрыл их снизу доверху и воткнулся в сердце.

Светка даже вскрикнуть не успела. Через мгновение ее ноги в тонких колготках и сапогах на каблуке поволокло дальше по улице, заметая снег на мостовой багровыми лохмотьями.

Спустя пару часов о происшествии на этой улице напоминала лишь пара красных шариков: это были выдавленные глаза Рыбакова, который тоже не успел убежать далеко. Глаза застыли на ледяном ветру, вьюга притащила их обратно, к ступенькам молодежного кафе «Лимпопо». Здесь они катались и мраморно щелкали друг о друга.





* * *


– Откуда, откуда у них все это берется, а? Агрессия! Хамство. Неуважение к старшим, в конце концов. Вот из таких маньяки-то и вырастают! – кипятилась, сидя на первом сиденье возле двери, старушка с коричневым лицом, напоминающим сушеный финик.

– Да, наглости нынешним не занимать, это точно, – поддакнул бабке мужик в красном пуховике. – И вообще. Дороги-то, гляньте, как занесло – по всему городу транспорт стоит! Если б нам тут всех и каждого ждать – тоже застрянем ведь. И что тогда? Охота вам, девушка, пешком по сугробам переться? Ну, отвечайте – да или нет?

– Нет! – зло выкрикнула девица. – Но вы тоже все хороши. Это ведь ребенок!

– Ребенок! Понарожают всякие шалавы, а потом – здрасте, все им должны, личинусам этим. С какой стати? – фыркнула яркая блондинка в крохотной розовой курточке и высоченных лакированных сапогах.

– Житья нет от этой пацанвы. Это ж ханурики без стыда, без совести. Ворують, без очереди лезуть, а как ехать – так ничего у них нет, – скрипела бабка с лицом-фиником.

– Все равно! – злилась девица. – Все равно…

Но что именно все равно – не сказала. Замолчала, уткнув нос в искусственный мех потертой парки.

Люди в салоне троллейбуса номер 17 зафыркали – кто насмешливо, кто презрительно. Но по большей части – равнодушно.

– Водитель! Эй, водитель! – раздались впереди требовательные голоса. – Почему стоим?

– Светофор там.

– С каких это пор? Ерунду вы говорите.

– Не знаю ничего. Впереди стоят – и я стою. Хотите – идите сами смотреть, что там. А я здесь подожду, в тепле…

В это мгновение в троллейбусе погас свет.

По салону прокатился разочарованный вздох.

– Ну что, граждане, с наступающим вас. Как говорится – здравствуй, жопа, Новый год!.. Выходите все. По одному, с вещами…

– Что за шуточки?!

– Тюремный юмор…

– Никаких шуток, – криво ухмыляясь, сказал водитель. – Обрыв на линии. Все этот снег проклятый, чтоб ему пусто было. Выходите! До прихода аварийки я с места не сдвинусь.

Ворча и ругаясь, пассажиры потянулись к выходу, к открытым дверям. Вылезать из тепла наружу, в темноту и метель, никому не хотелось. Мыслями все они были уже дома: сидели за столами, в кругу родных и близких, набивая животы деликатесами и выпивкой… И даже свист метели и ледяные узоры на окнах лишь прибавляли уюта… И вдруг —?!.. Как тут было не ворчать и не злиться?

– Стойте-ка! – воскликнула строптивая девица в парке. Та, что напоминала всем о ребенке, о каких-то правах… – Я никуда не пойду!

– Чего еще? – проворчал мужик в красном.

Блондинка в сапогах закатила глаза.

– Опя-ааать?!

– Вы что, не слышите ничего? – сказала девица.

Все прислушались.

– Ветер.

– Снег.

– Метель завывает! Чего тебе еще тут? – буркнула старушка-финик.

– Нет, – вытаращив круглые глаза, сказала девица. – Не метель. ХРУСТИТ.

– Чего?! – не понял мужик.

– Хрустит, – побледнев, сказала девчонка. И внезапно метнулась в конец троллейбуса, разрезая локтями толпу. – Хрустит, хрустит! – всхлипывая, повторяла она. И зажимала уши ладонями.

Но хрустящий звук, треск – словно миллионы раздавленных тараканов, сверчков, кузнечиков трещали в ухо, двигая лапками, пока что-то раздирало их хитиновые панцири – никуда не девался. Хруст нарастал, наливался, превращаясь в сплошное громогласное зудение.

– Говорят, там где-то маньяк в городе, – прошептала блондинка в розовом.

– Да какой маньяк?! Вы что, не понимаете?! – в отчаянии заверещала девушка в парке.

– Психушка по тебе плачет, гражда…

Водитель не договорил. Шагнув из раскрытых дверей троллейбуса, он поднял голову вверх и замер. Глаза его расширились, едва не выскочив из орбит.

– Мать т… – прошептал он, и тут хрупнуло. Троллейбус тряхнуло. Окна лопнули. Осколки стекла брызнули на падающих людей. Раздался гул, и двери троллейбуса сдавило и запечатало. Кому-то придавило ноги, кому-то руки, кому-то плечо. Крики ужаса и боли наполнили узкое пространство. Ничего не понимая, потеряв ориентиры, люди в темноте карабкались, лезли друг по другу. А снаружи продолжало давить. Грозная сила сминала троллейбус без всякой жалости и снисхождения, деловито. Как сдавливает пивную жестянку пресс на заводе по переработке мусора.

– Помо…ги… – задыхаясь, шептала розовая блондинка. Она лежала на спине, уперевшись лицом в толстое брюхо мужика в красном. Мужик, безуспешно пытаясь уползти от того, что давило ему на ноги, накатывало на спину, месил толстыми пальцами-сосисками пышную грудь несчастной блондинки, ломая ей попутно ребра своим весом. Рядом ворочалась бабка-финик с кровавыми ямками вместо глаз.

– Тяж… ел… – пищал мужик. А изо рта его уже вылезал вздыбившийся склизкий комок кишок, и, разрывая дрожащую красно-сизую блестящую пленку, ползла наружу, прямо в рот блондинке, вонючая серо-зеленая жижица их содержимого.

Бабка трепыхнулась еще разок и затихла, раззявив черную беззубую пасть, в которой застрял чей-то мобильный. Лицо блондинки запечатала липкая кровавая требуха, прорвавшая рот толстяку. Прошло около трех минут – а все люди в салоне троллейбуса номер 17 были мертвы. Но давление не прекращалось до тех пор, пока пластик, железо, стекло не перемешались вместе с кровью и плотью в один общий тугой комок…





* * *


День перед праздниками у Вани Тёжкина не задался. Настолько, что мальчишка уже не мог радоваться этому самому «наступающему»…

Когда к остановке, наконец-то, подъехал его троллейбус, Ване уже не хватало теплого дыхания, чтобы греть замерзшие руки. Рук он уже не чуял. Ноги кололо острыми иголками, в голове стоял какой-то туман.

Где он оставил свою шапку? Серую, вязаную, с вышитыми с изнанки буквами «ВТ»… Не мог вспомнить. Стук собственных зубов словно выстучал ему всю голову – она была теперь пустая и звонкая.

Помнил только, что варежки он забыл в классе. Еще днем. Когда вспомнил – вернулся… Но учительница, Регина Сергеевна, уже закрыла класс на ключ. И убрала ключи в сумочку.

«А голову ты свою нигде не забыл?! – с насмешкой сказала она, выслушав Ванин лепет про забытые варежки. – Извини, я тороплюсь. Где, кстати, твоя сестра? Скоро за тобой придет?.. Давай, шапку надень, по школе не болтайся, жди во дворе. В снежки поиграй, снеговичка слепи. С наступающим, Тёжкин!»

Ваня бежал за ней до самой остановки, пытаясь объяснить, что у Светки сегодня шесть уроков. Но она убежала в кино с каким-то Рыбаковым. И трубку не берет. А без Светки Ваня не может домой вернуться: мать ругаться будет. Она всегда ругается, когда они ходят по одному…

Регина Сергеевна торопилась. Она помахала Ване напоследок рукой и уехала.

Ваня посидел в школе, порисовал в группе продленного дня. Потом, когда школу закрыли, послонялся вокруг, в надежде, что сестра все-таки вспомнит о нем и вернется. Звонить маме и ябедничать он не хотел. Светка и так все время злится, что Ваня ее «перед родоками подставляет».

Он звонил и звонил Светке, но она не отвечала. А потом мобильник разрядился. А еще потом он наткнулся на Афонина и Паршина…

Потом он долго сидел на остановке. Троллейбуса не было и не было. И людей не было. Ему очень нужен был кто-то, с добрым лицом, чтобы подсказал как быть. Как добраться до дому. Изредка попадались прохожие, но все они так же торопились, как и Регина Сергеевна, и бежали мимо, иногда кивая на бегу в ответ на Ванины бормотания: «Да, да, и тебя с наступающим, мальчик!»

От отчаяния Ваня сунулся даже в винный магазин, чтобы погреться, но продавщица его не пустила.

«Мы закрываемся, иди отсюда!» – сказала она.

Пахло от нее, как от дедушки и дяди Сережи по праздникам – резко, душно, какой-то гадостью. Ваня испугался и убежал обратно, на остановку.

Он уже ничего не хотел – ни есть, ни пить. Только в тепло. Язык во рту не ворочался, губы и подбородок покрылись инеем, побелели. Он даже дрожать перестал – ни рук, ни ног не чувствовал.

И глазам своим не поверил, когда внезапно распахнулись двери… И оттуда повеяло теплом – кислым, как столовские щи, но – теплом. Ваня потянулся к нему… Но что-то большое, слипшееся в пестрый неясный ком, преградило ему дорогу.

– Куды? – провыло оно.

– С нассс-ттту-пааа-ющ… – прошептал Ваня и полез на тепло.

– Карточка где? Без-денег-ехать-собрался… Оборзела-пацанва… Лезуть-всюду… Скрадет-че-нить… Все-им-должны… Ханурик… Вот-из-таких-маньяки-вырастают, – залепетало пестрое в тепле. Свет моргнул – двери исчезли и тепло пропало.

Рыдая, Ваня бросился вслед… Вернее, ему показалось, что он бросился. На деле он лишь один шаг ступил – и ноги подломились, стукнули друг о друга как две деревянные палки. Он упал в сугроб. С трудом выбрался, перебирая непослушными ногами, доковылял до скамьи на остановке. Рухнул на нее и закрыл глаза. Спустя полчаса его занесло снегом по пояс.

А еще через час его звонкое, обледенелое тело обнаружил бездомный пес Черныш.

С опаской понюхав свисающую вниз руку, пес лизнул ее, выпрашивая подачку. Рука оказалась неприятно холодная, но пахла хорошо – маленьким человеком. Черныш лизнул еще раз. И еще.

Маленький человек кулем повалился со скамьи. Черныш испугался, что это его вина, что его сейчас накажут, и отскочил.

Но никто не наказал Черныша. Не закричал, не затопал ногами. И Черныш понял: можно действовать – перед ним не живое существо, а всего лишь замороженное мясо. Ничье. Черныш заскулил и, торопливо вонзив зубы, принялся рвать, кусать, грызть.

Хруп-хруп – хрустели подмороженные мальчишечьи кости на зубах у Черныша. ХРУП-ХРУП – наступало что-то белое и громадное из ночной снежной мглы. Красные лица с мертвыми белыми глазами таращились оттуда, но изголодавшийся пес, увлекшись едой, ничего не замечал.

– С НАСССТУПАЮЩЩИМ, – прошелестел ветер сквозь обмерзлые черные глотки – и лавина снега затопила остановку, зажав в ледяные объятия перепуганного Черныша и его добычу. Черныш и взвизгнуть не успел: его вдавило в ледяную крупу, провернуло там, распороло собачье брюхо стеклянными осколками, кирпичами, мятым железом… Втоптало, вмесило в общий фарш людских кишок, костей, жил, волос, крови, одежды… И – ХРУП-ХРУП-ХРУП – покатилось дальше, мотая чьими-то окровавленными руками и ногами. Где-то высоко вверху, над снежной макушкой чудовища, парила оторванная голова Регины Сергеевны. Словно флаг, трепались ее рыжие, жестко склеенные лаком волосы с красивой прической, а бока монстра охлестывали, словно нагайки, силовые кабели троллейбуса номер 17 и сорванные с трамвайной линии провода.





* * *


Снег валил с небес больше суток, старательно заметая под зимний ковер серый уродливый город.

Гигантский снеговик, вобрав в себя все лишнее, ненужное, больное, все свалки, старье, барахло и хлам, воздвигся над городом… И только весной солнце сумело растопить его плотно слипшуюся обледенелую глыбу, набитую тухлыми трупами, гниющим мусором и грязью.

Внутри оказалось много всего. В числе прочего – разорванная шерстяная шапка с вышивкой «ВТ» на изнанке и клочок самодельной открытки с рисунком гуашью и надписью яркими синими буквами: «С Наступающим»!





Потерянный ангел





* * *


Лампочки не горели во всем подъезде. Чертыхаясь, Олег Сазонов двинулся на ощупь. Цепляясь за перила лестницы, добрался до площадки третьего этажа. Тяжело дыша, он вытащил из кармана айфон, включил подсветку. Луч фонарика осторожно ощупывал тьму в поисках нужной двери.

Сзади кто-то спросил:

– Заплутали, Олег Николаевич? А мне казалось, вы хорошо знаете этот адрес!

На плечо Олега легла чья-то тяжелая рука.

Но испугаться по-настоящему Олег не успел – холодный кусок металла влетел ему в голову, затылочная кость хрустнула, ее острые осколки куснули сладко пахнущее мясом мозговое вещество, впились с чавканьем, и хлипкий серый студень, окровавленный, брызнул и потек по ушам, по шее Олега, заскользил по воротнику его дорогой кожаной куртки, капнул вниз, на грудь, на модные узкие джинсы и турецкие туфли.

– Надеюсь, я не опоздал, – сказал убийца, осветив фонариком лицо жертвы. Выждав с минуту, он аккуратно положил рядом с убитым использованный инструмент и удалился.

Олег Сазонов остался. Глаза бессмысленно пялились на молоток, с которого стекали его кровь и мозги. Когда его тело остыло, Олег Николаевич сделался одной температуры с орудием убийства: температуры среды.





* * *


Нажим на карандаш был таким слабым, что рисунок казался нанесенным не грифелем, а пылью: еле заметная серая паутина лохматых линий. Тонкий дрожащий контур – фигура человека. Или его обведенная тень. Никаких попыток заштриховать, закрасить. Ни одного цветного пятнышка.

– Ангел мой,

Приходи за мной.

Иди

впереди,

а я за тобой.

Тень мою, Ангел,

Возьми с собой.





– Что это ты бормочешь, Викуся, а? Кого это ты рисуешь, а? Это что у него? Плащ, а? Или волосы? – докторша влетела в палату, бодро стуча каблучками. Дежурные вопросы сыпались из напомаженного красным рта один за другим.

Девочка, лежащая на больничной койке, не ответила. На самом деле она уже не рисовала. Бессильная рука равнодушно примяла лист, вырванный из альбома. Только голубые жилки на запястье и фиолетово-черные пятна синяков от инъекций чуть выделялись на коже, почти сливающейся цветом с бумагой и казенным больничным бельем.

– Это папа твой, наверное, а, Викуся? – спросила докторша.

Девочка подняла серьезные глаза. И отвернулась. Тяжело, с присвистом дыша, уставилась в окно. По яркому синему небу там бежали крохотные снежно-белые облачка.

Докторша обернулась: на койке у противоположной стены поверх покрывала, откинувшись всем телом на подушку, полулежала молодая полная женщина в спортивном костюме с вялым, сонным лицом. Тугие белые руки со сложной мозаикой коричневых родинок валялись вдоль крупного, сильного тела без движения, как дохлые рыбины.

– Так, мамочка… Э-ээ… Галина. На минуточку! Давайте-ка выйдем, – позвала докторша. Женщина не шелохнулась.

– Не надо, – сказала девочка. Чтобы говорить, она перехватывала губами каждый второй вдох: ей не хватало воздуха. – Говорите здесь. Я же все равно. Буду знать. По лицу. Мамы. Я всегда. Знаю.

– Хорошо.

Покосившись на Галину – та разглядывала пол, – докторша распахнула картонную папку, которую принесла с собой. Мелькнула расплывшаяся надпись в верхнем правом углу: «Вика Зайцева, 8 лет». Зашуршали серые бланки больничных анализов. Закрутились штопором, распиливая тишину, замысловатые цепочки слов:

– Гемоглобин… Билирубин… Лейкоциты… Рибонуклеин…

Голос медички внезапно захрипел. Она попыталась откашляться… Вязкая, липкая тишина палаты наплывала со всех сторон.

Мамочка внезапно дернулась, словно ее пихнул в бок кто-то невидимый.

– Вот! Вы слышали? Слышали?!

Докторша едва не выронила папку. Галина вытянула вверх палец и задрала вверх голову, как собака, которая нюхает воздух.

– Такой странный звук. Чаф… Чаф-чаф… Чавкает. Жует. Слышите?

Черные зрачки мамочки расползлись до самой радужки. Распахнутые глаза казались черными дырками.

– Слышите?!

Докторша покраснела и опустила глаза.

– Нет, – сухо сказала она и закрыла папку с историей болезни.





* * *


Пока рядом был Виталик, Вика ничего не боялась. Даже в самые последние дни, когда он уже не мог говорить и постоянно пребывал в полусне под капельницей.

Все знали, что Виталик уйдет.

Если кого-то выписывали – это означало только перевод в другую больницу или другой исследовательский центр. Остальные – уходили. Других вариантов в Отделении не было. Ни у кого. Никогда.

Заметив однажды, как Галина прислушивается и обшаривает глазами палату в поисках «чавкающих», Виталик сказал Вике:

– Твоя мама. Долго не протянет. Ей нельзя увеличивать дозу. А без лекарства. Она не сможет. Терпеть еще.

И Вика поняла – о чем он.

Его белое лицо словно светилось в темноте.

Когда-то они подолгу болтали друг с другом. А теперь, чтобы проговорить длинную фразу, ему приходилось часто делать паузы, шумно дышать ртом.





* * *


Это было еще до того, как Виталиковой маме пришлось делать выбор. Между больным сыном и новорожденной дочкой. Потому что папа их бросил.

Малышка требовала забот, и какое-то время мама Виталика разрывалась между двумя своими детьми… Но это было недолго. Вскоре Виталика перестали навещать. Но он ни в чем не винил ни маму, ни сестренку.

В 10 лет он мало походил на своих сверстников – Отделение взрослит каждого. Сразу и навсегда. Неделя больничной жизни – это год нормальной. И если считать от того момента, когда он впервые узнал о своем диагнозе, – Виталик не только вырос, он даже немного состарился.

Им было хорошо вместе – Вике и Виталику. Ночью, лежа в темной палате на своих койках, они глядели, как вспыхивают в окне розовые и синие буквы рекламного щита с крыши здания напротив, и говорили о многом. О чем? Большинство взрослых и представить себе не могли.

– Знаешь, я понял, почему люди рожают детей. Они делают это… Когда им больно и страшно. Они не хотят думать. О том, что их ждет в конце. Их самих, – сказал однажды Виталик. – Это спасает от мыслей… Ты замечала, как им нравится спать друг с другом? У взрослых иногда. Такие счастливые лица… Наверно, это приятно – чувствовать тело другого. Совсем близко. Как себя. Ты бы хотела?.. Так долго ждать. Когда нам будет можно. Я боюсь, что мы… А хочешь? Хочешь, сделаем это сейчас? Ты ведь можешь… Полежать рядом. Голая? Я бы хотел. Тебя потрогать. Немножко. Там. Эти.

Он показал рукой.

Вика покраснела до слез. Но она и так была вся розовая: огни рекламы вспыхивали на ее лице.

– У меня нет… У меня не выросли.

– Неважно, – сказал Виталик и протянул к ней руку. – Хочу. Поцеловать тебя.

«А разве мы не должны сперва пожениться?» – хотела спросить Вика. Она чувствовала, что должна что-то сказать, но не знала – что. И спросила:

– Ты меня любишь?

Вот дура! Вика не видела, но по голосу поняла: ее друг улыбается.

– У меня есть только ты, – сказал он. – Иди ко мне, Вика!

Нет, он не смеялся над ней. Он был серьезен.

Она сняла рубашку, перебралась в его койку и прижалась к жесткому горячему телу. Его руки были совсем холодные, и Вика вздрагивала и покрывалась мурашками, когда он трогал ее. И прижимал сухие, колючие губы к ее вискам и щекам.

– Ты хочешь, чтобы у нас были дети? – прошептала Вика. – Но ведь это… нечестно.

– Нечестно? Что нечестно?

Вика вдруг заплакала.

– Дети – нечестно! Мне страшно. Я очень боюсь, когда больно… Боюсь, что будет еще хуже. Еще больнее… Но разве честно – спасать себя так?! Ведь детям тоже больно и страшно. Ведь дети тоже умрут!

– Тише, тише… Не будет, не будет никаких детей! Никто не умрет!

– Но что же нам делать? Я не хочу, не хочу, чтобы было больно!

Вику трясло. Виталик крепко обхватил ее руками, встряхнул и сказал:

– Ничего не бойся. Я знаю хорошее колдовство. Мы уйдем…

И он рассказал ей, что нужно будет сделать. Полузакрыв глаза и делая частые паузы, чтобы глотнуть воздуха, он повторил это несколько раз, пока она не запомнила.

А потом его силы кончились. Из груди донесся странный звук: «Чаф-чафф… Ш-ш-ш…». И Виталик потерял сознание. У него начался первый приступ большой боли. Вика перепугалась, позвала маму. И не запомнила, что было потом.





* * *


Она очнулась от наркоза в палате, куда ее привезли на каталке из хирургии после шестой или седьмой за год операции (она точно не помнила). Койка Виталика была пустой.

На ней перестелили белье. Вика сразу поняла, что это значит.

Все, кто заходил в палату, старались не смотреть на эту белую несмятую койку. Мама шарахалась из угла в угол, вздыхала, замирая, прислушивалась к тишине. Вика проводила дни в дремоте.

С каждым днем ей становилось все хуже. Боль накатывала, отнимая силы. Белая пустая койка холодно таращилась из темноты в ожидании новых уходящих. В Отделении все были такими. Никто не возвращался.

А Виталик вернулся.

Однажды ночью, когда зажглась вечная реклама на крыше, он появился в синем луче посреди палаты.

– Не плачь, – сказал он. Его тень вспыхивала по контуру красным, пропуская сквозь себя пятна света. – Пришло время. Помнишь, чему я тебя учил? Не бойся. Делай, как я говорил, и все будет хорошо.

Он улыбнулся – как всегда, криво, сверкнув синими зубами.

Вика улыбнулась тоже. А утром взяла карандаш, открыла альбом…

Ангел мой,

Приходи за мной…





* * *


– Говорите здесь, – сказала девочка. И выслушав все, прошелестела:

– Расс-сстет. Я знаю. Что она. Расс-сстет. Мам. Не плачь. Я устала.

Галина молчала, смотрела перед собой глазами пустыми и гладкими, как две черные пуговицы.

«Этой мамаше придется скоро опять увеличивать дозу», – подумала врач и, постучав розовым аккуратным ноготком, сбила потеснее бумаги в распухшей папке.

Почему здесь всегда так неловко, тесно?

Даже огромное окно во всю стену ничего не меняет: в любое время года, дня и ночи палата остается глухим тупиком, темной подсобкой, куда запихивают инвентарь или мусорные бачки после уборки. Нехорошо. Опустив глаза, докторша вышла из палаты.

Серый пыльный рисунок с кровати Вики сорвало сквозняком: он выпорхнул в двери и полетел, крутясь, по коридору, с этажа на этаж, вниз по лестнице, в приемное отделение – и дальше.

…Иди

впереди,

а я за тобой…





* * *


Тело унесли.

Дворник-таджик, вздрагивая и косясь, готовился приступить к уборке подъезда – смыть кровь и мозги со стен и дверей на лестничной клетке третьего этажа. Дворника толкала и понукала толстая дама-общественница.

– Дышать невозможно! – возмущалась жируха. И вопреки собственному утверждению, дышала как паровоз, пуча рачьи глазки на двух оперативников из следственного отдела, которые непонятно зачем все еще топтались возле двери 17-й квартиры, обсуждая детали убийства.

– Ни родственников. Ни друзей. Ни любовниц. Ни-че-го! – почесывая затылок, говорил один оперативник другому. Пегие, коротко стриженные волосы и маленькие умные глаза с темными кругами под ними делали его похожим на старого енота.

– Ни одна живая душа в этом доме его не знает! Мы всех опросили, Сань, – сказал «енот».

– Зачем же он сюда поперся, этот Сазонов Олег Николаевич? – задумчиво произнес его коллега.

– Ну, мне откуда знать? – «Енот» пожал плечами. – Слушай, может, Клепикова из прокуратуры спросить? Этот Сазонов убитый – его приятель. Скользкий тип, кстати.

– Кто?

– Да оба. Что Клепиков, что Сазонов… Кстати, Клепиков откровенничать особо не хотел, но проговорился. Оказывается, на невинно убиенного Олега Николаевича в десятом году дело заводили. Он, паскуда, поддельными лекарствами торговал. С одним грузином на пару в Балашихе держал подпольный цех: вместо дорогущих заграничных лекарств от рака в ампулы «святую воду» из слегка подкрашенного физраствора фигачили, добрые люди.

– Ммм, – промычал коллега, задрав брови.

– Но за жабры их не взяли тогда. Отпустили, знаешь ли. Они осторожно торговали: через объявления. И клиентуру аккуратно подыскивали. Знаешь, почем одну ампулу продавали?.. С такими ценами на свой товар они, сам понимаешь, легко отмазались от цеха в Балашихе – типа я не я, и грязная склянка не моя! Суки…

– Хорошо, Артем. Я понял. Погибший был сука и тварь. Но что он все-таки тут делал, Сазонов этот? Район не его. В доме, ты говоришь, его никто не знает… А точно – никто? В этой, например, квартире 17… Кто здесь живет? – тыкая пальцем в дверь квартиры и озираясь по сторонам, спросил оперативник.

Вместо ответа «енот» коротко глянул в сторону по-прежнему шумно пыхтящей жирухи-общественницы. Кивнул ей.

Тетка не заставила себя ждать. Горячо – словно у кипящего чайника сорвало крышку – выпалила на одном дыхании:

– Никто! Никто не живет! Жил здесь профессор… Жена его от рака померла… Он к дочке смотался и носа сюда не кажет. Уже семь лет. Когда, наконец, кишки смыть позволите?! Людям же дышать невозможно, вонища!

От могучего теткиного дыхания из угла под лестницей на втором этаже взметнулся клочок бумаги и полетел, помахивая белыми краями, будто крыльями.





* * *


Если бы лифт работал, Андрей Михайлович сразу с лестницы вышел бы на улицу. Но лифт сломался. Пришлось спускаться пешком. Проходя мимо почтовых ящиков, Андрей Михайлович глянул на дверцу со знакомым номером и заметил в прорези белый клочок.

«Мальчишки балуются», – подумал он. И выдернул бумажку. Машинально развернул ее…

Пятно пыли на листочке отдаленно напоминало человечка со странной прической или плащом, вздыбленным за плечами. Андрей Михайлович усмехнулся и хотел уже смять и выкинуть бумагу, но что-то заставило его перевернуть листок на другую сторону.

Он перевернул – и раздумал выкидывать.





* * *


Стойка с окошком дежурной сестры и стол-барьер гардеробщицы при входе в Отделение вместе образовывали узкий деревянный проход, напоминающий загон для скота – шириною он был не больше локтя, и его даже не перекрывали вертушкой, как повсюду в других местах: если понадобилось бы задержать нежеланного гостя, достаточно было протянуть руку.

Только кому это нужно – лезть за запретную черту?

В пять часов вечера Андрей Михайлович распахнул тяжелую металлическую дверь. И замер, в нерешительности поглядывая на деревянный загон.

Дежурная и гардеробщица, зябко кутаясь в шерстяные кофты, сидели и, лениво переговариваясь, обсуждали последние серии «Потерянного ангела».

– Жизненное кино, – уважительно сказала дежурная.

– Исключительно! – подтвердила гардеробщица.

Увидав Андрея Михайловича, женщины подивились его шляпе, его добротному серому английскому плащу в сочетании с пятьсот первыми классическими «левайсами» и щеголеватой профессорской бородой-котлетой.

– Вы к кому? – спросила дежурная.

– К Вике Зайцевой.

Андрей Михайлович положил шляпу на стойку гардероба и сунул руку в карман плаща.

– А вы кто ей будете?

– Я? Никто.

Дежурная поджала губы.

– Сейчас я все объясню! – Андрей Михайлович покопался во внутреннем кармане плаща. – Так, где же это? А, вот! Вот. Это я нашел у себя в почтовом ящике.

Развернув и разгладив ладонями, он протянул дежурной, словно пропуск или входной билет, клочок бумаги. С одной стороны на нем был бледный развод грязи, с другой… синей шариковой ручкой кто-то вывел несколько строк старательным круглым детским почерком.

Поправив очки, дежурная склонилась над бумагой и прочитала вслух:

– «В горбольнице № 2 лежит девочка, 8 лет, Вика Зайцева (онкология, 4-я стадия). Денег не надо. Лекарство ей все равно не помогло. Навестите ее. 2 этаж, 6 палата».

– Кто-то кинул эту записку мне в ящик. Понимаете, у меня жена… Тоже болела много лет. И я понимаю, каково это. Подумал – может быть, смогу чем-то помочь? У нас с женой… Лекарства кое-какие остались. Решил: надо хотя бы разузнать! Посмотрите, пожалуйста, есть ли такая девочка в 6-й палате? Будьте добры!

– Нин, набери онкологию, – сказала гардеробщица. Нина, не отрывая взгляда от посетителя, сняла трубку с массивного эбонитового телефонного аппарата на столе под стойкой и, накрутив несколько цифр на затертом диске, сказала в микрофон:

– Ало? Томочка? Посмотри-ка по 6-й палате список – Вика Зайцева… Да. К ним тут пришел один… Ага. Хорошо. На месте? Ладно. Паспорт с собой? – спросила она у Андрея Михайловича.

– Да, конечно, вот. А, нет…

Посетитель принялся хлопать по карманам в поисках паспорта, но дежурная, бросив трубку на рычаги, махнула рукой:

– Проходите! Лестница там. На втором этаже отделение, увидите. Разденьтесь только.

– И бахилы, – напомнила гардеробщица. Она приняла шляпу и плащ посетителя и бросила на деревянный барьер свернутый целлофановый комок – пару бахил.

– Десять рублей.

– Да-да… Пожалуйста!

Монета легла на прилавок, Андрей Михайлович кивнул обеим женщинам и, выставив вперед плечо, двинулся по узкому загону между двумя деревянными стойками.

Дверь Отделения захлопнулась за ним с негромким гробовым стуком.

– Чудной мужик. Скажи, Нин? – сказала гардеробщица.

– Потерянный какой-то. Или того… Этого!

Дежурная Нина выразительно постучала пальцем по виску.





* * *


В Отделении душно пахло вареной капустой. Две санитарки, одетые по-домашнему в цветастые халаты, прошли мимо Андрея Михайловича, не обратив на него никакого внимания. Женщины катили на тележке громадные алюминиевые кастрюли, помеченные красной масляной краской – «Онк. отд.».

Несколько малышей в смешных пижамках, с лысыми головами в пятнах зеленки и с белыми медицинскими масками на лицах, повизгивая, носились по коридору наперегонки.

Мальчик лет шести заливался слезами у цветочной кадки – приятель отнял у него машинку. Девочка-подросток, бледная, укутанная косынкой по брови, следила за их ссорой безжизненным взглядом. Посетителя никто не замечал. Пришел – и пришел. Надо, значит. Посторонние в Отделение не ходят: нет дураков.

– Не подскажешь, где шестая палата? – спросил Андрей Михайлович у девочки в косынке.

Девочка подняла глаза. Махнула тонкой полупрозрачной рукой в сторону сестринского поста:

– Там!

– Спасибо.

На посту сестры горела настольная лампа, но за столом никого не было. Андрей Михайлович, так и не замеченный никем из взрослых, прошел по коридору и остановился у дверей шестой палаты, разглядывая деревянный ромбик с выжженным на нем номером.

Постучался и, услышав женский голос из-за двери, вошел.





* * *


– Викуся спит, – сказала Галина, покачивая мыском ноги. Ее взгляд скользнул по лицу незнакомца и уплыл, блуждая, в сторону двери, окна, стены.

Наблюдая за ее ленивыми, сонными движениями, Андрей Михайлович почувствовал раздражение. Он не мог сосредоточиться, как будто рядом ползала муха. Если приглядеться, то понятно, что никакой мухи нет – одна тень, пустой образ. И женщины никакой тоже нет. Лишь видеозапись с отстающим звуком.

Не обращая внимания на гостя, Галина говорила тихо и размеренно:

– Викуся спит. Она не проснется сейчас. Ее ночью в реанимацию брали. Снова. Меня не пустили. Орут. Им надо взятки давать. Хотя не всякая еще возьмет, если дать мало. Еще и пожалуется кому. Тогда вообще не пустят. А Вика третий раз в реанимации за этот месяц.

– Давно вы здесь? – спросил Андрей Михайлович.

– В этой палате? Два месяца.

– Да нет…

– А, вообще? Да уж полгода, кажись. Лежали в 12-й городской, нас в 3-ю перевели. Потом обратно. Теперь здесь. В областной три месяца… Шпыняют туда-сюда, а толку? Последнее время Викуся не встает. На бок повернется… Придавит, чтоб не так больно… И подниматься не хочет. Говорит – не трогайте. У нее уже и плечо одно выше другого стало, от этого вот лежания. Опухоль, она ж растет… Через все ткани, через кость. Лекарствами искололи, а ей хуже и хуже. Лежит, стонет.

– Обезболивающее дают?

– Не помогает. Доза только все больше. Две химии сделали, а у нее опухоль выросла. Не поддается. Одно понять не могу: почему мы? За что? Только и слышу – чафф-чафф…

– Простите, что вы сказали?

Галина растерянно улыбнулась.

– Чавкает кто-то… Слышите?

На лице женщины проступил страх. Словно выплыл из глубины, из темной толщи воды и остался на поверхности, распустив склизкие щупальца во все стороны.

– Да, – сказал Андрей Михайлович. – Слышу.

– Вы знаете, что это?

– Время. Оно всех жрет.

– Наверно, вы уже опоздали…

– Нет, – покачал головой Андрей Михайлович. – Я вовремя.

– На ужин! – крикнули в коридоре.

– Я пойду? – тусклым стеклянным голосом спросила Галина.

Андрей Михайлович кивнул.

Когда шарканье ее шагов стихло за дверью, больничная палата захлебнулась тишиной. Андрей Михайлович подошел к койке возле окна.

Под простыней, укрытая ею по горло, лежала девочка. Очертания худого костлявого тельца едва угадывались под штампованным больничным ситцем. Полупрозрачные сухие веки покоились на глазах бестрепетно, как у мертвой.

Гость навис над девочкой, прислушиваясь, стараясь уловить ее дыхание. Не услышал.

Однако заметил: в полуметре над головой Вики Зайцевой трепетало белесое облачко – то ли солнечный зайчик, то ли мираж от нагретого жарким августовским солнцем оконного стекла.

Андрей Михайлович улыбнулся.

– Вика, – тихо позвал он.

Вика Зайцева открыла глаза. Мутные и пустые, они смотрели на гостя словно бы из другого мира.

– Слышишь меня? – сказал Андрей Михайлович.

В горле у него что-то заскрежетало, будто его набили кирпичной крошкой и ржавыми гвоздями.

– Не бойся. Я уже делал такое раньше.

Вика Зайцева молчала. Белесое облачко скакало над ее головой, дышало и подгоняло.

– Чаф-чаф… чаф-чаф… – произнес Андрей Михайлович и, подмигнув Вике, положил крупные загорелые ладони на ее грудь, на выступающие, как в анатомическом 3D-атласе, позвонки и кости грудины.

– Смотри, какой сейчас фокус будет. Один… два… три… Один с иголочкой… Один с ниточкой. Иголочку сломаю. Ниточку обрежу, – прошептал Андрей Михайлович.

Пальцы его напряглись, сжались и резко надавили. Еще раз. И еще. Наконец, тонкие кости ребенка хрустнули. Раздался мокрый звук, будто хлопнул воздушный шарик.

– Хааа… – последний воздух вышел из легких ребенка. На приоткрытые синеватые губы Вики брызнула кровь, а веки, которые взлетали и опадали, пока Андрей Михайлович давил руками, взлетели и опали в последний раз.

…Тень мою, Ангел,

Возьми с собой.





Голубые глаза уставились в потолок – чистые, ясные. Липкая туманная взвесь боли и страха испарилась из них, исчезла вместе с белесым светящимся облачком.

Андрей Михайлович покинул больницу так же незаметно, как и пришел.

Записка со странным рисунком на обороте, напоминающим то ли человека на ветру, то ли ангела со вздетыми крыльями, выпав из кармана убийцы, упорхнула под застеленную казенным покрывалом кровать.

И там, зацепившись за батарею, притаилась.

Когда дверь шестой палаты открывалась, записка трепетала на сквозняке, подергивая белыми краешками. В дальнем углу, в темноте, никто не мог разглядеть ангела.

Февраль 2016





Алексей Шолохов

Рассказы




Чулан




Маленькая кровать и миниатюрный стул наталкивали на мысль, что это детская. Рядом с кроватью дверь, слишком узкая, чтобы быть входной. Так оно и должно быть – детская комната, а в ней чулан. Как в его детстве. Несмотря на то что Петя не помнил, как оказался здесь, комната его не пугала, тревогу несла лишь дверь. Она была заперта – он проверял трижды.

Петя сел на кровать. Глаза привыкли к темноте, и он посмотрел на дверь, перевел взгляд на свои руки. В темноте они показались ему какими-то чужими, узловатыми и большими. Петя «ощупал» глазами стены по обе стороны от себя. Еще одна странность – в комнате не было окон. Что это? Если это дверь в чулан, то где входная дверь? Чертовщина какая-то! А может, это камера. Он вспомнил кровать и стул. Камера для детей?

Петя встал и нервно заходил по комнате. Темнота теперь не пугала, она стала какой-то родной. Как ни странно, но он чувствовал себя в темной комнате, словно рыба в воде. Первобытный страх перед тьмой неожиданно исчез, но тем не менее нервничать он не перестал. Панику вызывала дверь чулана, а точнее то, что происходило за ней. С детства Петю пугали всякие шкафы и чуланы. Он даже засыпал, только когда мама все проверит и оставит включенным ночник.

Долгое время (сколько точно, он сказать не мог) Петя слышал голоса из-за двери, ведущей в чулан. Приглушенные голоса, будто чудовища, шептались у двери и ждали, когда Петя уснет.

– Не спать! – приказал сам себе Петя. – Я ни в коем случае не должен спать!

Он продолжил ходить по черной комнате, то и дело поглядывая на дверь чулана. Голоса стихли – они ждали. Петя – тоже.

Дождался.

Он едва успел прыгнуть под одеяло детской кровати за секунду до того, как из чулана кто-то вышел. Петю поразило то, что его не видят, как минимум ноги должны были торчать из-под одеяла. Он даже чувствовал холодок, хотя, скорее, это был озноб от страха быть обнаруженным этими чудовищами.

Петя слышал, как существо из чулана ходило по комнате. Потом что-то сказало и вышло из помещения. Он еще какое-то время лежал не шевелясь. А что, если тварь заходила не одна. Ведь с кем-то же она говорила? От этих мыслей голова шла кругом. Возможно, второе чудище сидит сейчас и ждет, когда Петя вылезет из своего укрытия. И тогда…

Петя содрогнулся, но нашел в себе силы выглянуть из-под одеяла. Ничего не произошло. Он сел. Темнота снова стала густой и вязкой. Он вгляделся в гуталиновую массу, окутавшую комнату. Нет никого, он даже не ощущал чьего-либо присутствия. Несмотря на угрозу, таящуюся за дверью, ему вдруг захотелось заглянуть в обитель монстров. Петя посмотрел на дверь. Она была приоткрыта.

Он встал и медленно подошел к чулану, осторожно заглянул в щель. В чулане было светлее, чем в его комнате. Петя приоткрыл дверь шире и высунул голову. Странный чулан поразил его размерами – он был как минимум раза в четыре больше камеры, в которую заточили Петю. И в этой необычной кладовой имелось окно.

Он вышел из (Петя теперь не знал, что правильнее называть чуланом) своей камеры и приблизился к кровати. Она тоже была раза в четыре больше той, на которой так неуклюже прятался Петя. На постели, укрывшись с головой, кто-то спал. Внимание Пети привлек снимок в хромированной рамке, стоящий на тумбочке. Он подошел и поднял портрет. Слабый свет луны, пробивающийся через щель между занавесками, дал ему рассмотреть, что это фото мальчика. Он перевернул портрет, на задней стороне красивым каллиграфическим почерком было выведено: Петя, 11 лет. Петр всмотрелся в лицо на снимке. Так и есть, это его фотография. Петю это повергло в шок. Само присутствие кровати, тумбочки, окна и портретов здесь ломало все привычное представление о кладовках.

Он подошел к кровати и очень медленно, стараясь не разбудить того, кто там лежит, стянул одеяло с лица. Если бы на постели спал монстр с метровыми клыками, это его меньше поразило бы. На большой подушке покоилась голова мальчика лет десяти. В лунном свете Петя отчетливо видел, что мальчишка – точная копия того, с фотографии, то есть его самого, только в детстве.

Он выронил портрет. Мальчик на кровати вздрогнул, но не проснулся, перевернулся на другой бок и снова тихо засопел. Петя ничего не понимал. Если мальчик это он, то кто же тогда он сам?! Он медленно пошел к зеркалу над комодом у двери. Петя еще не видел своего отражения, но уже знал, его ждет что-то ужасное. Он мысленно одернул себя.

Что я могу там увидеть, кроме собственного отражения? Да что угодно! Сегодня, что угодно.

Он, зажмурившись, подошел к зеркалу. Оперся о комод и медленно открыл глаза. Сначала он ничего не увидел, только черную гладь. Через мгновение в овальном зеркале начали проступать контуры, а затем и детали отражаемого. Петя отпрянул. Из овала на него смотрела двумя парами глаз зеленая тварь. Яйцевидная голова была увенчана гребешком из рогов, нос почти отсутствовал, ушей не было вообще, а из огромной, словно зев чемодана, пасти торчал ряд острых зубов. Петя вернулся к комоду, с другой стороны зеркала тварь тоже подошла. Чудище вместе с Петей подняло лапу с четырьмя узловатыми пальцами, заканчивающимися острыми когтями. Все еще не понимая, что в зеркале он сам, что он вовсе никакой не Петя, монстр провел рукой по голове. Когда нащупал такие же наросты, как и у скалящейся из зеркала твари, он задрожал всем телом и начал медленно отступать от ненавистного отражения. Собственного отражения!

– Ну что, убедился?

Он обернулся на голос. В проеме узкой двери стояла такая же зеленая тварь, как в зеркале. Такая же, как и он сам!

– Пойдем домой, а?

Он все вспомнил. Это было его навязчивой идеей – жить как люди.

– Ну, ты идешь или нет?

Двойник открыл шире дверь и отошел в сторону, пропуская его. Он молча вошел. Очень хотелось выть. Сел на свою кровать, оказавшуюся сундуком. Теперь все встало на свои места. Даже если бы он не спрятался тогда, его бы все равно не увидели, потому что их видят только дети. Мерзкие дети, которые, потакая своим страхам, заперли их в чуланы, под кровати, на чердаки и под лестницы. Но он очень хотел отсюда выбраться, спать на большой постели и, пусть это было его капризом, жутко хотел, чтобы ему желали спокойной ночи. Но этот гадкий мальчишка лишил его всего этого.

Чудовище в темном углу чулана оскалилось, издавая утробный звук.

Завтра он снова выйдет и утащит мальчишку в чулан, а сам ляжет в его кровать. Завтра!

Но Монстр еще не знал, что навсегда заперт в чулане. Он каждый раз будет выходить ночью, пугаться своего отражения, вспоминать, кто он и кто его заточил в душном чулане, а потом засыпать с мыслью о мести. А на следующий день все то же самое, пока ребенок не захочет его отпустить. Перестанет бояться и отпустит.

Пока в мире есть страх, Монстры обречены жить в чуланах.





Нэкомата




Появилась на юге нэкомата, и за один вечер умерли то ли семь, то ли восемь человек…

Фудзивара Тэйка «Мэйгэцуки», 1233 год





Откуда взялась черная тварь, Таро Миюри не знал. Он собирался войти в дом, когда увидел огромную черную кошку, сидевшую на берегу искусственного пруда. Его старушка-мать часто в детстве рассказывала о кошках-оборотнях. Мифическое происхождение этой отпадало, потому как Таро не верил ни в бога ни в черта; оставалось обычное, земное, как принято в мире людей. У соседей нет никакой живности, а на бездомную она не походила.

За размышлениями Таро не заметил, когда кошка исчезла. Он только на секунду повернулся к соседскому дому. Когда посмотрел на пруд вновь, кошки уже не было. Таро спустился по каменной лестнице к берегу. Внезапное исчезновение кошки пугало больше, чем чудесное появление. Подойдя ближе, Таро увидел круги на воде у того места, где пять минут назад сидело животное.

«Неужели утонула?»

Он подбежал к каменному пьедесталу. Встал на колени и опустил руку в воду. Сначала по локоть, потом глубже. У пьедестала пруд был мельче, поэтому Таро нащупал речную гальку на дне. И больше ничего. Никакой кошки там не было.

Она всплыла с противоположной стороны, у кувшинок. Угораздило же, тварь!

Таро побежал. Споткнулся о камень и растянулся на насыпи у пруда. Когда поднял голову, из воды на него смотрело бледное, раздутое словно воздушный шар, лицо Юрико. Он прыгнул в воду и подхватил жену под руки. Таро почти вытащил труп на берег, когда Юрико выгнулась и закричала как кошка:

– Мр-мя-я-у-у-у!

Опухшее лицо трупа начало изменяться и уже через несколько секунд превратилось в кошачью морду.

– Мр-мя-я-я-у-у-у! – истошно кричала тварь.

Таро вскочил. Сердце гулко билось в груди. Мокрая тварь начала изгибаться и выворачиваться словно змея.

– Я не виноват! – крикнул Миюри. – Я ни в чем не виноват!



Он проснулся от собственного крика.

– Я ни в чем не виноват, – прошептал Таро.

Осмотрел комнату. В нише у кровати стояла фотография. С нее улыбалась Юрико. Ей больше нравилось, когда он ее называл Юри. Таро привстал и положил снимок лицом вниз. Жуткое липкое чувство от ночного кошмара все еще не покидало его.

Со дня смерти Юрико прошло шесть месяцев. Шесть месяцев ночных кошмаров.



Таро редко знакомился в метро. Если быть точнее, то это был второй случай в его жизни. Девушка стояла в переполненном вагоне, у дверей. Миюри даже сначала показалось, что это его Юрико. Та же прическа, те же глаза. Он начал пробираться через толпу недовольных людей. Но когда подошел к девушке вплотную, понял, что ошибся. Естественно ошибся! Ведь Юрико мертва. А эта девушка жива и здорова. И очень хороша собой. Таро Миюри впервые за полгода обратил внимание хоть на какую-нибудь девушку.

Он сделал вид, что его интересует реклама на стекле. Девушка посмотрела на него. Таро перечитывал объявление вновь и вновь, но повернуться к девушке не решался.

– Привет, – услышал он.

Посмотрел на девушку.

– Вы не подскажете, который час?

Девушка улыбнулась. Нет, сходство определенно какое-то есть. Он собирался ответить, когда она протянула ему руку.

– Куми, – представилась девушка.

Таро с замиранием в сердце пожал ее руку.

– Миюри Таро, – пересохшими губами произнес он.

– Вообще-то меня зовут Кумико, но мне больше нравится Куми.

Таро вздохнул и улыбнулся.

Совсем скоро о времени они забыли.



Таро лежал на футоне[1] и ждал появления гостьи. Он встал и пошел в сторону «уличной» части дома. Подошел к ванной. Сёдзи[2] была слегка приоткрыта, совсем немного, но он хорошо видел Кумико. Ее обнаженное тело под струйками воды было божественным. Черные влажные волосы ниспадали на плечи. Она провела руками по маленькой груди. Ладони спускались все ниже и ниже. Она будто знала, что за ней наблюдают, но совершенно этого не стеснялась. Ее рука скользнула по бедру, переместилась к лобку, с губ слетел сладостный стон. Таро был готов забежать в ванну и наброситься на девушку. Наброситься и взять ее прямо на кафельном полу, но следующий звук его поверг в шок. Вместо стона из уст девушки вырвалось:

– Мр-р-мя-я-у-у-у!

И снова, будто Таро вернулся в кошмары, – девушка изогнулась и взмахнула руками. Только теперь это были не руки – Таро увидел, как она ударила в стену когтистой лапой, оставив четыре глубокие царапины.

– Мр-р-р-мя-у-у-у!

Сознание начало мутнеть. Кошмар стал явью. За секунду до того, как Таро потерял сознание, он увидел – у твари за спиной, словно две змеи, извиваются кошачьи хвосты!



Он очнулся на татами[3], у токономы[4]. Комнату окутал полумрак.

– Я ни в чем не виноват.

Таро почувствовал привкус крови во рту. Он встал. Голова кружилась. Посмотрел в нишу. На полке стояла единственная дорогая ему вещь – фотография Юрико. Его Юри.

– Милая, я же не виноват.

«А так ли ты не виноват?» – прозвенел голос Юри. Такой отчетливый, что Таро отбросил снимок.

– Нет, нет! Ты же сама!



Таро Миюри тогда увлекся, как мальчишка. С ним такого никогда не было. Даже если и случалось, он не помнил этого. С Юрико наверняка что-то подобное было.

Таро встретил девушку в метро, на станции Накаяма. Это был первый случай знакомства в метро. Она была прекрасна. Может, и сейчас прекрасна, но после того как Юрико погибла, Таро ни с кем видеться не хотел. До последнего случая.

Все как в тумане. Какого черта я приволок ее домой?! Юрико должна была уехать к родителям в Токио. Таро вспомнил, как проводил ее до вокзала. И тут же позвонил Наоми.

Черт! Черт! Черт! Ну кто мог помыслить, что Юри передумает ехать к родителям?!

Она застала Таро и Наоми на собственной постели. Он никогда не видел Юри в таком состоянии. Она то проклинала их, то умоляла бросить любовницу.

– Ведь у нас с тобой все было хорошо! – кричала она. – До того как эта шлюха появилась в нашей жизни, ведь все было хорошо!

Но Таро повел себя непредсказуемо не только для Юрико, но и для себя. Он прогнал жену. Взял и вытолкнул за дверь.

– А она ведь любила меня! – собственный шепот прозвучал как выстрел в пустом доме.

Таро нашел ее вечером в прудике за домом. Мертвой. Мертвой, черт возьми! Разве оно того стоило?! Несколько часов наслаждения с Наоми и что?! Что взамен?!

А ты говоришь: не виноват.



Таро поднялся с соломенной подушки, едва не опрокинув графинчик с остатками саке.

Ну, а что с Куми? Была она на самом деле или нет? Он не знал. Галлюцинации, вызванные чувством вины? Черт! Как я устал. Как же я устал!

«Если ее не было, – думал Таро, – то я схожу с ума. А если была, то дело еще хуже. Дело совсем плохо».

Таро нагнулся и поднял рюмку. Выпил и отбросил стопку. Отпружинив от подушки, она покатилась по татами.

Царапины! Просто пойти и посмотреть на стену в ванной – там должны остаться какие-то следы! Почему я раньше этого не сделал?

Таро вспомнил предания о различной нечисти, в том числе и о кошках-оборотнях. Сейчас, конечно, ими уже никого не напугаешь, кроме него. Таро пьяно усмехнулся – саке все-таки помогло расслабиться. Но вот надолго ли?

Таро вошел через открытую перегородку в ванную. Если у твари есть хвосты в человеческом обличье, то это нэкомата. Таро медленно подошел к душевой. Вода капала, больно отдаваясь в возбужденном мозгу. Рука дрожала, когда он поднес ее к четырем глубоким царапинам на стене. Потрогал и резко отдернул.

Она была здесь! Тварь была здесь! Раз я еще жив, то она вернется!

Кошки-оборотни являются прекрасными девушками, завлекая и обманывая мужчин. Согласно древним преданиям, погибшие из-за мужей или любовников женщины могут вернуться в мир людей в виде Нэкомата, чтобы отомстить обидчикам при помощи сильной кошачьей магии. Таро оставалось только ждать часа расплаты.



Он снял одежду и переступил через край ванны. Движения на автомате, будто это проделывал несколько раз на дню. Таро помылся. Он уже не озирался ни на царапины на стене, ни на вход. Он знал, что конец близок. За ним пришла Юрико. И она не оставит его в живых.

Таро вышел из ванной комнаты. На мгновение засомневался. А почему не сбежать из города, из страны? Да нет же, все решено. Нэкомата его сожрет и на заснеженных просторах Сибири, и на ужасных спутниках Марса. Он выругал себя за потерянное время и подбежал к тансу[5]. Открыл его. Вещи, сложенные там, полетели на пол. Со дна Таро достал сверток. Аккуратно развернул его. Сложенное кимоно сияло белизной. Для чего он себе купил ритуальное кимоно? Наверное, Таро уже тогда знал, что за ним придут.

Он надел погребальное белое кимоно, гамаши и соломенные тапочки. Матерчатый мешочек с шестью старинными монетами, как наплечную сумку, повесил на шею, белую треугольную косынку – вокруг головы. Таро делал это все в том порядке, в котором это бы с ним проделали его родственники. Люди, которых у него уже давно нет. Его тоже скоро не станет.

Теперь он готов. Таро взял в руки четки. Сел напротив входа. Закрыл глаза и стал ждать.

Минут через десять его привлек какой-то шорох. Он открыл глаза. Кумико сидела в полумраке фонарей на сундуке и смотрела безжалостными глазами на него. Единственное, что выдавало истинное происхождение девушки, это хвосты, нервно шуршащие по зеленоватой циновке татами.

– Прости меня, Юрико, – произнес Таро. Если еще полчаса назад он облачился в погребальный наряд и был готов покинуть мир людей, то сейчас ему стало страшно. Страшно и обидно умирать вот так, от какой-то твари, в которую он и не верил-то никогда. Но она сидела перед ним, и конец его близок.

– Прости меня…

Он не знал, как ее назвать. Перед ним на сундуке сидела двухвостая тварь, теперь не имевшая ничего общего ни с Юрико, ни с Кумико.

– Мр-мя-я-я-у-у-у!

Нэкомата спрыгнула на пол. Тварь стала размером с тигра. Шансов выжить у Таро не было. Поэтому когда кошка-оборотень, раздирая когтями-ножами татами, бросилась на него, он прыгнул навстречу.



Два полицейских в гражданской одежде сидели в беседке садика Таро Миюри и опрашивали немногочисленных свидетелей. Хозяина полчаса назад вынули из собственного прудика. Дом разгромлен.

– Я думаю, на него напала Нэкомата, – почему-то шепотом произнесла сухая старушка в красном кимоно.

– Вы имеете в виду какое-то животное? – спросил один из следователей.

Женщина удивленно посмотрела на полицейского.

– Вы не из Японии? Нэкомата – это двухвостый демон…

– Да знаю я, кто такая кошка-оборотень! – Полицейскому стало стыдно за резкий тон. – Извините. Но мы сейчас говорим о реальном убийстве, а не о мифологии.

– Молодой человек, я бы на вашем месте не была настолько категоричной, – произнесла старушка и показала в сторону пруда. На каменном выступе с противоположной стороны водоема сидела огромная черная кошка.

Следователи встали почти одновременно. Кошка на выступе вспыхнула черным пламенем и исчезла.

– Она уже сделала свое дело, – все так же шепотом произнесла женщина в кимоно. – За грехи надо платить.





Мертвечина




Взрыв. Птицы, усевшиеся на ночлег, взметнулись черной тучей. Тварь подняла окровавленное лицо и, не скрывая недовольства от прерванной трапезы, зарычала. От деревьев отделились тени и, волоча ноги, направились к столбу дыма и огня. Твари знали – там еда.



Самсон очнулся от невыносимой боли в правой ноге. Первые ощущения, будто в колено кто-то вбил железнодорожный костыль. Жар обволакивал все тело, будто его, пока он был в отключке, затащили в парилку. Самсон открыл глаза и тут же, ослепленный, зажмурился. Теперь он не только чувствовал жар, но и видел, откуда это пекло. В метрах десяти от него что-то догорало; судя по искривленным частям, смутно напоминающим лопасти, он понял, что это вертолет… вертолет, на котором он летел… Твари загнали его на крышу… крышу супермаркета. А какого хрена там делал вертолет?! Что бы он там ни делал – сгодился.

Самсон поднялся на локтях, огляделся, удовлетворенно кивнул. Все-таки «вертушка» сгодилась. Мертвяков поблизости не наблюдалось, а это означало, что ему удалось, прежде чем упасть, отлететь на достаточное расстояние от этих тварей. Самсон ощупал землю рядом с собой – какая-то оплавленная пластмассовая штуковина едва не прилипла к его ладони. Он отдернул руку и посмотрел в ту сторону – приборная панель догорала, и по одному из датчиков стекали черные пластмассовые слезы. За панелью Самсон разглядел кусок трубы.

– Вполне может сгодиться и как оружие, и как костыль, – раздался в голове мерзкий голосок. – Давай, дружок, тянись. Давай, Самсонушка. От того, достанешь ты ее или нет, зависит твоя жизнь. Через час-другой твари будут здесь. А тут ты лежишь, на ужин ждешь.

– Нет, – прошипел Самсон и, превозмогая боль в колене, вытянулся изо всех сил.

– Да-да. Будешь ждать их на ужин, – настоял на своем мерзкий голосок. – Только ужином станешь ты! Как тебе?

– Заткнись, сука! – Самсон рванул вперед и схватил трубу. Перевернулся на спину, прижимая к груди оружие-костыль, улыбнулся и прошептал:

– Человек с таким именем не может быть ужином.

Мерзкий голосок не ответил.

Самсон оперся на трубу и встал. Надо было найти место для ночлега. Хотя он и говорил, что не станет ужином для мертвяков, но прекрасно понимал – на одной ноге он не сможет долго противостоять армии тварей. Нужно искать укрытие.

– Ну, Самсонушка, куда направимся? – проснулся мерзкий голосок. – Направо пойдешь – завтраком будешь, налево – ужином.

Самсон молча поковылял по тропинке, уходящей в пролесок. Он не мог сориентироваться на местности, поэтому не имел ни малейшего представления, куда его выведет эта тропа. Может, снова к супермаркету, и тогда… Спасибо за покупку!

Самсон шел вперед, лес становился реже, постепенно тропинка перешла в широкую проселочную дорогу. Теперь он мог видеть далеко вперед. И он увидел два небольших домика, дворы которых были разделены ржавой сеткой. Самсон поковылял к домам.



Первый домик оказался довольно чистым и уютным. Хотя дверь держалась на одной петле, Самсон без труда отворил ее. Невыносимое чувство голода наполнило все его существо. Первым делом, войдя в дом, он направился в кухню, к холодильнику. Самсон схватил кусок пиццы и начал жадно кусать. Уже когда проглотил, он понял, что не чувствует вкуса еды, – с таким же успехом он мог прожевать и проглотить поролон из грязного матраца. Да и чувство голода осталось. Он снова заглянул в холодильник. На верхней полке лежала упаковка сырого мяса. Хозяева дома, наверное, собирались запечь его, когда их сожрали. Самсон, не раздумывая, схватил мясо и, не разворачивая, впился в него зубами. Сок наполнил рот вкусом и заструился по подбородку.

Он рвал куски и, не разжевывая, проглатывал. Рвал и проглатывал до тех пор, пока его не вырвало. Самсон отбросил остатки мяса и вытер рот.

– Что со мной творится?

– А ничего хорошего, дружок. Ты становишься как они.

– Заткнись! Как бы я хотел, чтобы эти твари сожрали тебя.

– Ничего не выйдет, Самсонушка. Я у тебя в башке и, чтобы до меня добраться, им нужно будет сожрать тебя.

Самсон не ответил, вышел на улицу и посмотрел в сторону города. Зарево на западе становилось все ярче – город горел. На фоне зарева стоял второй дом.

Может, там есть нормальная пища?

– Может, ты станешь пищей? – передразнил его мерзкий голосок.

Самсон направился к аллее, на которой стоял дом. Продрался через сетку… и тут понял, что в руке нет трубы. Он переступил с ноги на ногу. Ноги были ватными, но боли совсем не чувствовалось. Да и черт с ней, с этой трубой. Может, в доме есть ружье?

– А зачем тебе ружье, – не унимался внутренний голос. – Помнишь: «И сошел на него Дух Господень, и он растерзал [льва] как козленка; а в руке у него ничего не было»[6]. Понимаешь? Ничего не было…

Самсон не ответил.

Во втором домике была полнейшая разруха. Под ногами хрустели осколки посуды и стекла, на ветру шелестели пакеты, книги и журналы. Самсон нагнулся и поднял учебник по математике за четвертый класс, открыл его – внутри лежала тетрадь. Он пролистал ее. Аккуратные цифры и буквы идеально ложились в клеточки. Даже не взглянув на обложку, Самсон сделал вывод, что тетрадь принадлежала девочке. Он со злостью захлопнул учебник и вместе с тетрадью отбросил в угол. Только теперь он заметил, что там стоит сейф. Отец Самсона был охотником, и у него был точно такой же для хранения оружия. Попытки его вскрыть ни к чему не привели. Пальцы не слушались. Гребаные пальцы ни хрена не слушались!

Он бросил это занятие, огляделся – из комнаты напротив сейфа торчала нога в кирзовом сапоге. Самсон подошел ближе и увидел обглоданные останки мужчины. Он вполне мог оказаться хозяином дома и сейфа. Поборов отвращение, Самсон протянул руку и обыскал карманы трупа. Что-то звякнуло. Самсон сморщился, засунул руку в карман и вынул оттуда связку ключей.

Сейф открылся первым же ключом. Самсон пошарил по дну несгораемого шкафа. Ничего.

Что ж…

И тут Самсон почувствовал, что сзади кто-то стоит. Он обернулся. Перед ним был обглоданный труп в одном кирзовом сапоге, лицо ободрано, с подбородка свисали вязкие нити кровавых слюней. Самсон замер, все тело парализовал страх. Мертвые глаза хозяина осмотрели гостя. Он рыкнул, развернулся и пошел к открытой двери.

Самсон не мог поверить своим глазам – мертвец не тронул его!

Может, эта тварь не голодна?

Самсон ждал ответа своего постоянного собеседника, но мерзкий голосок молчал. Мужчина вспомнил о связке, взял ее и внимательно осмотрел. Он выудил одеревеневшими пальцами ключ с надписью «ВАЗ». Самсон пошел на улицу. Шаги давались с трудом. Боль ушла, но Самсон волочил ноги, будто они принадлежали не ему.

«Ничего, еще немного, и я вырвусь из этого ада. Где-то должна быть эта чертова машина».

Самсон сжал ключи и продолжил передвигать непослушные ноги.

Белая «Нива» стояла сразу за сараем. Самсон доковылял до машины и посмотрел на оторванную дверь сарая. Слишком поздно он заметил, что к нему шли три твари. Он напрягся и… услышал рычание. Но ни один из гниющих мертвецов не раскрыл и рта. Самсон снова зарычал, и твари прошли мимо. Он посмотрел им вслед и, не дожидаясь, когда они скроются из вида, полез в машину.

Руки совсем не слушались. Он трижды ронял ключи и снова их поднимал. Когда в четвертый у него не получилось поднять ключи, – пальцы совсем одеревенели, – он все понял. Он понял, что у него нет теперь желания скорее убраться отсюда. Самсон не чувствовал ни вкуса, ни запахов. Парень посмотрелся в зеркало заднего вида.

Вот почему они не тронули меня!

Самсон был, как и все эти твари, – мертвечиной. И теперь ему было нужно живое мясо.





90 секунд




– Перестань!

Динамики трещали по-женски высоким голосом.

– Я умоляю тебя!

Умоляет он. Вика улыбнулась и щелкнула последним тумблером, отключающим связь с Землей. Все будет хорошо.

– Вика!

– Капитан Ершов, будьте добры обратиться по уставу к старшему по званию, – произнесла Вика и улыбнулась еще шире.

– Твою мать, Вика! Это не шутки!

Да какие уж тут могут быть шутки. Все очень серьезно.

– Капитан Ершов… – сурово начала Виктория.

– Товарищ подполковник, – хрипы динамика раздражали не так сильно, как голос Ершова, но Виктория решила закончить игру. – Вика, что ты задумала?

– Что я задумала?! Хорошо, я расскажу тебе, что я задумала.

Вика села в кресло командира корабля и пригнулась к микрофону на панели.

– Я отключу подачу кислорода.

Вика не думала, что будет так легко сказать это.



Михаил не верил своим ушам. С момента, когда командир корабля отказалась открывать шлюзовую камеру, он не верил своим ушам. Сначала он даже думал, что это проблемы со связью. Он, будучи бортовым механиком, не находил времени заменить динамики. Но разве может сломанный динамик вместо ожидаемого «да» воспроизводить «нет»? Вместо «спасибо за проделанную работу» «я отключу подачу кислорода»? Динамик здесь ни при чем. Он не исправил даже ручное открытие шлюзовой камеры. Теперь только с пульта управления и с согласия командира. Черт!

– Если бы ты занимался своими прямыми обязанностями, сейчас сподручней было бы, правда? – будто прочитав его мысли, язвительно спросила Виктория.

– Послушай, я не знаю, что тебе там наговорила Алекс… – быстро начал Михаил, будто каждое слово могло стать последним. Будто? Так ведь и есть на самом деле. Она убьет его.

– Oh, come on! He finished a minute…[7] – передразнила американку Вика.

А может, это динамики так искажают?

– Ты скорострел, дорогой? Хотя что я спрашиваю? Ты скорострел, дорогой.

– Послушай, Вика, у нас с ней ничего не было, – проговорил Ершов, сообразив, что супругу разозлила отнюдь не длительность полового акта с их коллегой.

– Конечно не было, – усмехнулась Вика. – Алекс так и сказала. За минуту вообще трудно что-то понять.

Позабыв о коварной мести супруги, Михаил разозлился. Разозлился на нее, будто он на кухне московской квартиры затеял спор, а не на болтающейся в открытом Космосе семиметровой «пуповине». Тварь! Только дай мне попасть внутрь! Она бесила его. И причина здесь не в том, что она узнала о его отношениях с Алекс Морган. Причина в том, что эта тварь унижала его. Могла ли Алекс так сказать о нем? Не исключено, Виктория могла перетянуть на свою сторону кого угодно. Она легко делала из бывших врагов союзников. Может, они сейчас лучшие подруги и вместе задумали его наказать. До перекрытия кислорода дело не дойдет, конечно же, но унижать они его не перестанут, даже когда впустят в корабль. Он даже представил, как блондинка Алекс и брюнетка Вика, отключив микрофоны, смеются над скорострелом, болтающимся за бортом в мертвом Космосе.

– Прежде чем ты отключишься, я хочу, чтоб ты знал, – услышал он насмешливый голос жены. Издевательство теперь он не списывал на испорченные динамики. Над ним действительно смеялись. И пусть он слышал голос только Вики…

Стоп! А что если Алекс не разделяет этого веселья? Тогда у него есть шанс… Он ужаснулся. Ища выход, он невольно поверил, что обсуждением его сексуальных «подвигов» сегодняшняя прогулка не закончится. Он судорожно соображал, как дать об этом знать на Землю. Связь в скафандре была только с кабиной командира. Оставался только этот призрачный шанс – убедить Алекс перейти на его сторону. Ее проще. Вику он не сможет, потому как обиженная женщина готова на крайние меры.

я отключу подачу кислорода

– Alex, please! Я не знаю, на что она тебя подбивает, но я тебя прошу… я тебя умоляю, не слушай ее.

Михаил говорил очень быстро, ему стало не хватать воздуха. Он начал задыхаться.

– Перестань! Включи! Мне нечем дышать!

– Перестань ныть, истеричка, – гаркнули динамики. – Ты бы меньше кудахтал – поберег воздух. Алекс, плиз, – передразнила его Виктория. – Алекс – умная баба, зачем ей ты, ничтожество?

Теперь он услышал сквозь хрипящий фон смех. Они заодно, – эта фатальная мысль пронзила его молнией.

– У тебя будет 90 секунд, истеричка, – продолжила Вика. – Целых 90 секунд! Ты за это время мог бы с кем-нибудь перепихнуться, а, крольчонок Мишка? Если ускорился бы, то и два раза.

Снова смех.

Они меня убьют, весело посмеиваясь, – подумал Миша и глубоко вдохнул.

Пока она говорит, был шанс выжить. Он еще раз хотел призвать любовницу к здравомыслию, но испугался, что тем самым выведет из себя обманутую супругу. Тем более что он не мог подобрать подходящих слов. Ты лучшая – и он покойник; Я уйду к тебе – и смерть неминуема. Любое слово неизбежно вело к смерти, да и молчание тоже.

– Вика, пожалуйста, – выдавил из себя Михаил и еще раз попробовал открыть люк вручную.

– Итак, 90 секунд, – проигнорировав его мольбы, холодно произнесла Виктория. – В сознании ты будешь всего секунд 14, но они станут для тебя незабываемыми.

Он мысленно зацепился за спасательное, как ему показалось, слово «незабываемым». Не забыть, помнить, вспоминать – на это способен человек, если только продолжает жить.

– Милый…

Еще один добрый знак.

– …надеюсь, тебе не надо говорить, что как только тебе перестанет хватать воздуха, не нужно задерживать дыхание? Это каждый школьник знает…

– Прекрати! Ты не сделаешь этого!

– Да, все эти 14 секунд из тебя будет выходить кислород. Ты не противься…

Снова смех. Как назло именно смех динамики передавали без искажений.

– …да ты и не сможешь. Ты обосрешься. Все 14 секунд… все последние 14 секунд жизни ты проведешь в обосранных штанах.

Он ждал смеха, но его не последовало. Это значило, что там, в кабине командира задумались. Обе заговорщицы задумались о серьезности своих намерений, об ответственности. Миша решил воспользоваться паузой и закричал:

– Ты не должна! Это убийство!

– Эксперимент, – холодный голос командира корабля выбил из него надежду на спасение.

Миша даже подумал, что ему послышалось. Либо динамики исковеркали слова.

– Что? Что ты сказала?

– Это будет эксперимент.

– Что ты несешь?! Я человек!

– Эксперименты до этого проводили только над животными. – Вика продолжала свою речь, будто наговаривала на диктофон, от чего вера в серьезность ее намерений только росла. – Ты будешь первым. – Пауза. – Собак удавалось реанимировать после двух минут нахождения без воздуха, шимпанзе – после четырех. С людьми оставалось только предполагать. Ученые предположили – 90 секунд. Ну ты не волнуйся. Ты же кобель, а это значит, что у тебя даже будет запас в 30 секунд.

– Тебя посадят… – едва разлепил губы Михаил. – Вас посадят обеих!

Смех из динамиков разрушил и это предположение. Даже если посадят их и еще несколько человек из центра управления полетами, ему будет наплевать, если конечно он не шимпанзе.

– Твари! – закричал он и забарабанил по корпусу корабля. – Алекс! Останови ее! Останови! Вика! Дай мне поговорить с Алекс! Я хочу услышать ее… Вика!

Хрипящий динамик перебил его.

– Я не могу ей приказывать… по личным вопросам. Тем более она сейчас занята.

– Чем, твою мать, она может заниматься?! – закричал Михаил, даже не задумываясь о глупости поставленного вопроса.

– Учится вязать. Вязание, знаешь ли, успокаивает.

Ответ поставил его в ступор, но ненадолго. Он вспомнил об увлечении жены – вязании, именно тогда, когда там, на Земле он шел на свидание с Алекс, Вика брала свои сраные спицы и выстукивала ими, перекидывая петли. Наверное, она уже тогда свихнулась. Да что за бред? Не каждый вяжущий шарф сумасшедший, да и к тому же ее бы не допустили к полету. Она не сумасшедшая, – тонкой спицей кольнула мысль. – Она убьет его с улыбкой на лице, показывая Алекс, как перекинуть очередную петлю. Вязание шарфика с перерывом на убийство.

– 90 секунд, но к 14 секунде… ну ты помнишь. Время пошло…

Миша недостаток воздуха почувствовал сразу же после слов жены. Он мысленно пытался подсчитать, на сколько ему хватит воздуха. 7 метров фала плюс метров 5 до резервуара внутри корабля… Дернул люк. Даже если бы ручное управление было исправно, в корабль он бы не попал. В лучшем случае они бы оставили его на эти злополучные 90 секунд в атмосферном шлюзе. Голова плохо соображала. Он едва рефлекторно не задержал дыхание, когда понял, что следующий вдох станет последним.

Время пошло.

Михаил расслабился, давая кислороду выйти из организма. Содержимое кишечника полилось по ногам. Перед тем как все померкло, Михаил понял, что никто его не затащит в корабль ни через 90 секунд, ни через четыре минуты.



Виктория посмотрела в бортовые камеры. Скафандр, привязанный к кораблю фалом, проплыл мимо шлюзовой камеры. Ударился о борт и поплыл прочь. Но фал, укрепленный тросом, не хотел отпускать. Мертвец, облаченный в скафандр, словно цепной пес не отходил далеко от своей конуры.

Фактически он еще не мертвец. У Вики было еще около сорока секунд, чтобы вернуть его к жизни, но она не хотела принимать решение в одиночку. Как командир корабля Виктория была всесильна, но как женщина, как жена… как обманутая жена… Они спали с ним вдвоем и решать его судьбу будут вдвоем.

Вика отстегнулась, оттолкнулась и «проплыла» к креслу Алекс. Взяла ее за руку и развернула к себе лицом.

– Как думаешь, с него достаточно?

Вязание успокаивает.

– Почему ты молчишь? Вот только не начинай… Тебе жалко его? Ну что, пусть болтается скорострел?

Спицы перекрестились и стукнулись друг о друга; Алекс едва заметно кивнула.

– Вот и здорово.

Виктория развернулась и собиралась вернуться в кресло командира, но остановилась, будто что-то вспомнила.

– Я спицы возьму? С тебя уже наверно хватит, да и зрение надо беречь.

Она вынула спицы из глазниц Алекс, кровавые кляксы поднялись над головой мертвого астронавта, разделились на несколько мелких и растворились багровым маревом в воздухе.

Виктория пристегнулась в кресле, вытащила нитку из специального контейнера и принялась вязать. Потом нужно будет попробовать восстановить связь с Землей.

Прожужжал таймер, оповещая о завершении 90 секунд. Виктория подняла голову, посмотрела на дисплей – скафандр перевернулся, будто сменил позу на более удобную. Вика улыбнулась своим мыслям и снова взялась за вязание.

Вязание успокаивало.





Последний сеанс




Юра готовился к долгожданному свиданию с особым трепетом. На Таню выбор пал не случайно. Доступная и красивая. Именно доступность девушки и стала ключевым фактором. Предлагая ей пойти погулять, он ожидал увидеть, как она достает ежедневник и, полистав, записывает его на свободный день. Но все было не так плохо. Таня просто сказала да, а потом повторила да, когда он назначил место и время. Было ли легкое согласие доступностью? Теперь Юра сомневался. В кои-то веки у него появилась девушка (пожалуй, позже всех его друзей), и он пытается обвинить ее… Стоп! Он уже парень взрослый и в состоянии понять, что не всякая девушка шлюха только из-за того, что согласилась пойти с парнем на свидание. И да, он был в нее влюблен.

У него никогда не было девушки. А теперь с появлением ее он по-настоящему станет взрослым. Юрке хватало ума понять, что, сходив в кино один раз, они не могут стать парой в тот же вечер. Этот процесс требует систематизации, которую он и собирался ввести после сегодняшней удачи, разумеется.

Юра еле усидел до восьми вечера. До сеанса оставалось два часа, но он не мог больше сидеть дома. Юра выключил компьютер, крикнул родителям, что ушел, и выбежал из квартиры. Он хотел ничего не говорить, но… Черт! Это все так смахивало на дрессировку. Хорошее воспитание сродни качественной дрессировке. Юра был уверен в этом. Отец изо дня в день твердил о том, чтобы Юра сообщал им, куда идет, зачем и до которого часа задержится. Юра противился, но иногда, как сегодня, например, сообщал о своих передвижениях неосознанно. Сука! Как дрессированный пони.

С родителями отношения как-то не складывались и в большей степени из-за того, что Юра не мог себя почувствовать свободным под пристальным взглядом отца. Он любил их и где-то даже понимал, что контроль этот не из-за вредности и желания ограничить его свободу. Понимал, но ему это чертовски надоело. Мысли сбежать, вырваться из клетки посещали Юру периодически, но на что его хватало, так это уйти гулять.

Свидание это, если начистоту, не было первым. Ему хватало смелости даже знакомиться на улице. В те моменты, когда родительский контроль раздражал до безумия, Юра выбегал на улицу и долго бродил. И снова при выборе для знакомства решающим фактором становилась доступность девиц. Но дальше одного похода в кино дело не заходило. Девицы будто испарялись. Юра даже начал думать, что на нем какое-то проклятие, печать безбрачия. Родители – вот его печать безбрачия. Не исключено, что настанет тот день, когда они приведут девушку и настоятельно порекомендуют взять ее в жены.

– Нет уж, я сам, – прошептал Юра и посмотрел на потрепанные афиши кинотеатра.

Старый городской кинотеатр не гнался за модой. Никаких 3D и звуков Dolby Digital. Все по старинке. Юра даже слышал треск кинопроектора и шелест пленки где-то сзади над головами. А иногда даже до его ноздрей долетал запах подгоревшей пленки от лампы. Вот это и было живым для него, а не всякие объемные звуки и картинки.

В городе было еще два кинотеатра. В обоих шли какие-то ужастики, что, впрочем, соответствовало последнему сеансу. Юре было наплевать, под аккомпанемент какого фильма целоваться, но он предложил пойти сюда. Ему здесь нравилось, и к тому же шло что-то из любовного. Сколько-то оттенков чего-то. Он так Тане и сказал, но она, улыбнувшись, поправила его: 50 оттенков серого. Юра был наслышан об этом произведении на бумаге, поэтому-то его уверенность в прекрасно проведенном вечере была подкреплена согласием Тани пойти именно на этот фильм. От одной только этой мысли он возбудился.

Юра очень нервничал. Как бы ему ни хотелось пощупать Таню, он не мог это сделать сразу, без предварительных разговоров. Разговоров, которых, как оказалось, Юра боялся больше всего. Нужно будет о чем-то говорить. Об учебе? Юра вспомнил фразу из анекдота: на работе о бабах, с бабами о работе. Нет, об учебе не годится. С бабами о бабах? Было о чем подумать.

В раздумьях о предстоящих разговорах он провел все оставшееся время до встречи с Таней. Он так ничего и не придумал. Решил – будь что будет.

Надеюсь, что я все не испорчу еще до начала сеанса, подумал Юра.

До начала сеанса и всего того, что он наобещал сам себе.

Таня появилась в 21.00. Юра, начавший успокаиваться, снова занервничал. Он попытался унять дрожь в конечностях (особенно руки выдавали сильнейшее волнение).

– Привет, – улыбнулась Таня и протянула руку.

– Привет, – ответил Юра и пожал нежную ладонь.

Он с радостью заметил, что руки больше не трясутся. Да и общее состояние улучшилось.

– Прогуляемся? – спросил Юра. – До фильма еще есть около часа.

– Давай, – согласилась она и улыбнулась.

Юре Таня нравилась все больше и больше. Раньше он любовался ею только издалека, сейчас же она была в нескольких десятках сантиметров от него. Приятный запах и милая улыбка не могли не привлечь к себе.

Они пошли по аллее в сторону кинотеатра. Юра больше не беспокоился по поводу тем разговора. У Тани их было множество. Он только успевал соглашаться, не вникая в суть рассказа. Таня говорила о своем попугайчике, о поездке в Архыз прошлым летом с родителями. В общем, он узнал ее лучше за какие-то сорок минут. И перед входом в кинотеатр даже задумался о правильности своих намерений. Вдруг он ошибся (и не только он, о Таниной доступности говорили все) и при первой же попытке взять ее за коленку или обнять за плечи она влепит ему пощечину и убежит? Как глупо, но он подобное развитие событий даже не рассматривал. Черт! Такое вполне может быть.

Снова дрожь и волнение. Билеты контролеру Юра подавал трясущейся рукой. Успокоение и вера в благоприятный исход свидания вернулись, когда Таня взяла его за руку и повела к последнему ряду.

Но что-то было не так. Зрителей было немного, но Юра стеснялся даже их в мерцании кинопроектора. Даже не стеснялся, а ощущал на себе взгляды. Он сидел напряженный и смотрел на затылки зрителей. Он забыл о цели своего прихода сюда. Но Таня напомнила. Она взяла его за руку и нежно придавила. Юра повернулся к ней и понял все. Улыбнулся, неловко обнял девушку и ткнулся в губы. Возбуждение разлилось по всему телу. Таня умела целоваться, а Юра быстро учился.

Они увлеклись друг другом. Юра погладил ее по внутренней стороне бедра, Таня была не против и слегка раздвинула ноги. Но Юра не стал спешить – его рука переместилась к животу и поползла выше, к груди. Таня только сильнее впилась в его губы. Такое кино Юре было по вкусу. Но вдруг движение по левую сторону от Тани привлекло рассеянное внимание Юры. Он отстранился от девушки и глянул за ее плечо. Бородатый мужик смотрел на них и улыбался.

– Ты чего? – прошептала Таня.

Юра посмотрел на девушку, а потом снова на бородатого. Мужчина исчез. А может, его и не было? Не было, потому что не могло быть. Не мог бородатый голый мужик бегать по залу кинотеатра. Именно голый – Юра за те пару секунд, что смотрел на ухмыляющегося мужчину, смог разглядеть его дряблое бледное тело.

– Ничего, – ответил Юра и нежно поцеловал Таню.

Она ответила, и они снова слились в страстном поцелуе. Юра продолжил изучение тела девушки. Возбуждение вернулось почти сразу же. Но ненадолго. Бородач появился вновь. Теперь он сидел ближе, всего через пару кресел от Тани. Юра, не отрываясь от поцелуя, наблюдал за ухмыляющимся бородачом. Он действительно был обнажен… и возбужден. Юра едва сдержался, чтобы не закричать на извращенца. Бородач показал на свой эрегированный член и вдруг стал серьезным. Перестал ухмыляться и нахмурил брови. Потом встал и бросился на обнимающихся. Юра вскрикнул и, увлекая за собой Таню, отклонился назад. Но извращенец снова исчез. Юра просто моргнул, когда открыл глаза, бородача уже не было.

– Да что такое?! – не скрывая волнения, спросила Таня. – Что случилось?

– Тань, давай, – он хотел сказать уйдем, но передумал, – пересядем.

– Зачем?

Впервые он разозлился на Таню. Разозлился из-за своей трусости, из-за того, что если она не захочет пересесть, то ему придется что-то выдумывать либо рассказать правду. Рассказать о том, что где-то в зале голый бородатый мужик.

– Там нас меньше видно, – прошептал Юра и улыбнулся.

– Да тут никого и нет. Да и кому мы нужны? – отмахнулась Таня, но встала вслед за Юрой.

Он увлек ее за собой, с отвращением к самому себе думая, что бросит ее здесь, если она будет противиться и не пойдет с ним. Ему почему-то очень хотелось покинуть этот ряд, несмотря на то что бородач мог быть где угодно. Если извращенец то появлялся, то исчезал на последнем ряду, что ему может помешать делать то же самое на других рядах? Юра этот вопрос решил оставить на потом, сейчас – другой ряд и снова поцелуи. На последнее он все еще очень надеялся. Он надеялся, что с нового места Таня не переключится на фильм.

Как только они уселись, Таня прильнула к Юре, поцеловала его. Сначала коротко, будто пробуя на вкус, а потом страстно, словно пожирая его. Юра почувствовал возбуждение, когда девушка положила руку на бугорок у него между ног. Он тут же забыл о бородаче.

Юра просунул руку под пояс юбки, коснулся ложбинки между ягодиц. Руку придавливал пояс, было неудобно, но все равно приятно.

Он втайне поглядывал на лицо Тани. Блики от экрана плясали на нем, но тут Юра заметил еще какое-то движение. Юра, не прекращая поцелуя, повернулся в сторону активности. Он не видел человека, он даже не мог понять, как мог увидеть движение со своего ряда. Юра видел черный силуэт внизу светящегося экрана. Силуэт ходил от края к краю. Он не мешал просмотру фильма, но раздражал ужасно. Должен был раздражать, силуэт должны были видеть как минимум еще пара десятков глаз, но видел только Юра и только его это раздражало. И пугало. Силуэт остановился в центре нижнего края. Юра все-таки прекратил поцелуй. Что-то должно было произойти.

– Ну что опять? – недовольно спросила Таня.

– Ты видишь это?

– Что именно? – в ее голосе росло раздражение.

– Силуэт. – Юра посмотрел на черного человечка, и тот начал танцевать. – Танцующий силуэт, – добавил испуганно он.

Таня долго смотрела на Юру, наверняка раздумывая, уйти сейчас или все-таки досмотреть фильм, который еще смотреть не начинала. Потом все-таки повернулась к экрану.

– Юра, там никого нет.

– Ага, – кивнул он.

Лучше соглашаться, иначе она подумает, что он сумасшедший.

Если это дерьмо не уберется, то я и сам подумаю, что я сумасшедший.

В ту же секунду танцор исчез.

Идешь на поправку, – подзадорил себя Юра.

– На чем мы там остановились? – Таня улыбнулась.

Он мечтал об этом с того момента как понял, что в штанишках у него не только для пописать. Мечтал о девушке, мечтал о поцелуях, сиськах и сексе, черт возьми! А тут какой-то мудак пляшет нагишом в темном зале, когда Юра дождался всего того, о чем грезил. И беда не только в этом. Видит этого урода он один и с этим надо что-то делать. Вот только что?

– Что? Ты не помнишь? – Таня надула губки и стала похожа на одну из дурочек из Интернета. Няшка, бля! Да плевать – ни няшность, ни мудак с бородой не заставят его отказаться от своей мечты.

– Помню, конечно. – Он улыбнулся и притянул девушку к себе.

– Тихо вы там!

Голос раздался с нижних рядов. Юра посмотрел туда, но кроме темного затылка ничего не увидел. Недовольство зрителей оживило мрачный зал. Таня хихикнула и прильнула к Юре.

– Продолжим? – шепотом спросила Таня и, не дав ответить, поцеловала Юру.

– Тсс! Тсс!

Таня даже не шелохнулась, будто и не слышала звука. Юра, не отстраняясь от девушки, глянул на цыкающего. На два ряда ниже сидел бородач и улыбался.

– Трахни ее, – одними губами произнес мужчина и повторил движения точь-в-точь, что исполнял танцор на фоне экрана.

Юра отвернулся и попытался снова увлечься прелестями Тани.

– Не смей отворачиваться от меня, ублюдок!

Бородач сидел прямо за Таней и, слегка наклонив голову вперед, смотрел на них. Только сейчас из-за удачно падающего света и достаточной близости Юра увидел, что у мужика не борода на лице. Это не походило даже на накладную бороду. Черт! Она была похожа на… скальп. Человеческий скальп был на завязках, кровь стекала по груди.

– Мне больно! – Таня оттолкнула Юру. – Это грудь, а не эспандер! Придурок!

Свидание подходило к концу. Таня встала.

– Говорили, что ты чокнутый, а я не верила.

– Трахни ее!

– Чокнутый!

– Трахни или трахнем мы!

Юра вскочил с места. Таня вздрогнула и отшатнулась назад.

– Нам надо уходить! – слишком громко сказал Юра.

Он увидел, как немногочисленные зрители встают со своих мест. Они все были обнажены, возбуждены и со скальпами на лице на манер накладных бород.

– Я с тобой никуда не пойду, – почему-то шепотом произнесла Таня.

Юра увидел, что за спиной девушки стоят два «бородача». Он медленно протянул Тане руку.

– Пойдем со мной.

Таня замотала головой, шагнула назад и угодила в руки сумасшедших. Она даже крикнуть не успела. Психи, неловко прыгая с ряда на ряд, поволокли Таню вверх. Юра с сожалением заметил, что девушка была без трусиков. Он попятился к выходу. Когда эти двое с телом Тани скрылись на последнем ряду, Юра побежал.

В фильме кто-то вскрикнул, когда Юра прикоснулся к стене. Или не в фильме? И стало темно и тихо. Юра, словно слепой, пошел, ощупывая ледяную стену. Ледяную и гладкую. Но не это напугало Юру. Стена была сплошной – вот что повергло в шок. Ни двери, ни щелочки. Он был уверен, что двери там были, ведь в одну из них он вошел со своей девушкой. Черт! Воспоминания о Тане вызвали приступ печали и сожаления. Да, ему было жаль, что ее изнасиловали и, наверное, даже убили. Но еще больше ему было жаль, что он не воспользовался ее расположением к себе. Она не надела трусики на свидание с ним, и это говорило, что у него был шанс, который загубили эти ублюдки.

Юра почувствовал возбуждение и злость. Сейчас у стены, в полной темноте он, как ни странно, чувствовал себя в безопасности. Пока луч из проекторной не ударил вновь. Он увидел «бородачей», ползущих к нему. Они не шли между рядами сидений, они словно насекомые передвигались с кресла на кресло. Скальпы-бороды раскачивались, оставляя кровавые мазки на груди. Юра побежал к экрану. Добежал до первого ряда и тут же замер. У сцены под самым экраном лежали друг на друге обнаженные тела. Женские тела без скальпов. Тел было настолько много, что ему пришлось бы пробежать по ним, чтобы перебраться к противоположному краю экрана. К стене, где возможно еще есть двери в нормальный мир.

«Бородачи» подступали. Двое по-лягушачьи сидели на трупах несчастных девушек. Юра увидел, как один из них сжимает грудь тела, на котором сидел. Странно, но Юру возбуждало даже это. Трое были у него за спиной. Еще четверо ползли в его сторону с верхних рядов. Можно было перепрыгнуть через первый ряд и по второму пробежать к стене. Но из темноты второго ряда выступили еще два «бородача». Последний путь к спасению был отрезан.

Юра заметался. Бросился между двух ближних, но проскочить не успел, они схватили его за одежду. Футболка порвалась и повисла лохмотьями. Юра споткнулся о кресло и завалился между рядами. Кто-то окончательно сорвал с него остатки футболки. Юра вскочил и оттолкнул одного из бородачей. Двое других схватили его за руки и ударили под колени. Юра упал. Пока его держали, кто-то стащил с него обувь и джинсы. Юра вяло, но все-таки отбивался. Кто-то схватил его за волосы и потянул назад. Страх сжал внутренности, не давая вздохнуть.

Он знал… Он видел, что скальпы для своих… бород психи использовали женские, но все походило на то, что они не побрезгуют и его шевелюрой. Экран потух, Юрий и психи погрузились в кромешную тьму. Боль прошла. Ему показалось, что и волосы отпустили. Так и было. Он повернул головой, попытался подняться на ноги – его никто не остановил. Страха почти не было. Желание спастись, убежать исчезло. Его наполняло новое, даже не желание, мания. Он хотел… Стать как они.

Юра начал различать силуэты. «Бородачи» никуда не делись, они все это время были с ним. Один из них протянул Юре скальп с привязанными к нему веревочками. Юра принял и провел рукой по шелковистым прядям. Даже не видя мелированных локонов, он понял, кому принадлежали волосы. Они еще хранили запах Тани.

Юра закрыл глаза, повязал «бороду» и невольно вспомнил голую задницу своей подруги, когда ее волокли на последний ряд. Возбуждение налило его член. Юра не знал, что его больше возбуждало – ягодицы подружки или насилие. Возможно и то, и другое. Юра открыл глаза. Его новые друзья стояли в одном ряду с ним. Все были возбуждены. Юра знал, что делать дальше.

Луч ударил из проекторной. Черные силуэты начали свой зловещий танец на фоне экрана. Только зрителей этой вакханалии пока не было.

Сеанс был окончен.



Мелодия телефона раздражала. Сергей Витальевич на ночь телефон всегда ставил на виброзвонок, но в дни (точнее ночи), когда Юрка «взбрыкивал», Сергей оставлял мелодию на полную громкость. Ждал звонка; надеялся, что все обойдется, но ждал тревожного звонка. Сейчас, глядя на цифры неизвестного номера, он понимал, что дождался, что это как раз и есть тревожный. Что-то случилось. С его сыном что-то произошло.

– Да, – пересохшими губами произнес Сергей.

– Кто это? – за спиной раздался шепот жены.

– Спи, – прикрыв микрофон рукой, произнес Сергей. – Это по работе.

Он встал и вышел из комнаты. Из трубки на него лилась тяжелая информация. Он ожидал чего-либо подобного, но ничего понять не мог. Где? Кто? Кого? Но переспрашивать не стал. Случилось что-то ужасное. Записал адрес и, быстро одевшись, вышел из дома.

Сергей знал этот кинотеатр. Его закрыли еще в 90-е, и здание до сих пор никак не использовалось. Окраина города, рабочий поселок. Странно, но лоскуты былых афиш все еще были на месте. Сергей остановился у одной. Осталась только надпись. Насколько помнил Сергей, не вся. «Оттенки». «Все оттенки тьмы», кажется. Или ночи. Он даже не помнил, о чем эта лента, но то, что это фильм ужасов, в памяти отложилось. Это был последний кинофильм, который шел в этом кинотеатре.

Сергей боялся, что Юрка рано или поздно сюда придет. Поэтому Сергей все время требовал от сына отчета – куда тот идет и надолго ли. Фраза «я в кино на последний сеанс» несколько раз прокручивалась Сергеем, но, тем не менее, он ставил на поход сына в рабочие кинотеатры. Для собственного успокоения, разумеется. Последний сеанс здесь был больше двадцати лет назад.

Желтая лента была натянута от афиш к углам здания. Внутри все похолодело. Случилось что-то жуткое. Что-то… Когда вывели Юру, Сергей дернулся в его сторону, но ему преградил дорогу полицейский.

– Я отец… – произнес Сергей Витальевич.

– Это я вам звонил, – раздался голос откуда-то из-за афиши.

Сергей проводил взглядом осунувшуюся фигуру сына, хотел все-таки подойти, пока его не посадили в машину, но передумал. Сейчас он все узнает. Сохранять хладнокровие становилось все труднее.

– Ваш сын подозревается в убийстве…

Человек в сером пальто и кепке подошел ближе и, открыв удостоверение, показал Сергею.

– Кого он? – только и смог выдавить из себя Сергей.

– Их личности пока устанавливаются…

– Их? Их несколько? – Сергей не верил своим ушам.

– Девять…

Полицейский пристально смотрел на Сергея, будто ожидая какой-то реакции. Но Сергея сковывал ужас, единственное, на что он был способен, так это стоять с открытым ртом. Он был готов ко всему, как ему казалось, но подобное стало для него шоком. Его сын убийца, серийный убийца, если быть точнее.

– Это не он… – самое первое, что пришло в голову. Сергей даже не узнал свой голос. Будто услышал его в записи с помехами. Следователь наверняка слышал эту фразу не впервой.

– Следствие разберется.

Лицо полицейского не отражало никаких эмоций.

– Не сомневаюсь. Я могу проехать с вами?

– Разумеется.

Сергей не находил себе места. Не знал, кому звонить и что предпринять. Его мальчик не мог. Кто угодно, только не он. Сергей хотел сам все осмотреть и даже знал, что найдет. Именно это его и останавливало. Он боялся встретить в заброшенном кинотеатре странных бородачей. Тех самых, от которых он едва унес ноги в 95-м. Он был уверен, что это их рук дело. Они не были людьми, Сергей понял это еще тогда.

Они были тьмой. Оттенками тьмы.





Салама




Она была роскошной женщиной – крупная упругая грудь, большие черные бедра. Как я хотел обладать всем этим! И я ее купил.

Покупка стоила того. В первую же ночь Салама удивила меня по-настоящему. Она не только была сговорчива, но вытворяла в постели такое… Ничего подобного я не испытывал с другими женщинами. Сначала Салама нежно ласкала меня языком. Ее полные губы заглатывали мою плоть. Когда мы с ней уединились в спальне, Салама оседлала меня, словно воительница-амазонка. Ее большие груди колыхались в такт движениям.

У меня такого секса не было уже лет десять. Да, черт возьми, кого я хочу обмануть?! У меня никакого секса не было лет десять! Дело в том, что Ваш покорный слуга одинок. Дети разъехались, а жена умерла семь лет назад. Да, и самое главное: я уже в том возрасте, когда разговор о сексе для моего сердца куда как безопасней, чем занятие им. Но когда я купил у Джона Маллоу Саламу, все изменилось. Я воспарил. В свои-то шестьдесят восемь!

Черт! Салама… Я и рад бы все навалившиеся на меня неприятности списать на возраст и невезение, но я видел, как африканка колдует. Вы заметили, я впервые назвал ее не по имени? Я начал ее бояться. Очень бояться.

Ее красота меня просто ослепила, а, как известно, слепого легко обокрасть. Началось все с комнаты в западном крыле моего дома. Ею никто не пользовался, но я не хотел, чтобы мой дом покрылся пылью, поэтому раз в неделю я отправлял туда кого-нибудь из рабов убраться. Да, теперь я понимаю, Салама узнала об этом месте от… В общем, она выпросила у меня ключи. Эх, если б я знал тогда!

Я начал замечать странные вещи за ней. У меня паслись две индейки как раз ко Дню благодарения. Однажды они пропали. Я спросил у Саламы, но она ответила, что ничего не знает. И тогда я наведался в ту комнату, которую отдал ей (разумеется, когда ее не было).

Там на деревянном полу была нарисована пентаграмма, а в каждом углу лежало по куску индейки. Кровь была налита в середину. Разве я мог подумать, как оно все получится?! Вечером я забрал у Саламы ключи и приказал никогда не появляться в западном крыле без моего ведома.

На День благодарения собралась вся моя большая семья. Молли приехала с мужем и близнецами Фредди и Тедди. Джек приволок с собой какую-то девицу (честно сказать, я давно запутался в его пассиях). Вечер начался как обычно. Где-то в глубине души я знал, что после пары стаканчиков скотча я непременно начну спорить с зятем о политике, а когда у него иссякнут все доводы в пользу северян, я возьмусь за сорокалетнего лоботряса – моего сына Джека и его неутолимый аппетит к женщинам. Но вдруг все пошло не так.

Когда мы сели за стол, вышла Салама в платье моей покойной жены. Мы с ней не обсуждали подобное, но перед праздником я ей дал понять, кто есть кто. Хотя мы жили с ней как муж и жена, она оставалась рабыней. Нет, она не питалась и не жила в помещениях для рабов, но тем не менее. Кто ей давал право выходить к столу без приглашения, да еще и в платье Мэри?! Тогда я просто онемел.

– Дорогой, ты не хочешь меня представить семье?

Бесспорно, она была хороша, да и платье ей шло, но…

– Ну ты, отец, даешь… – Джек пьяно улыбнулся.

– Папа! – возмутилась Молли. – Потрудись объяснить, что здесь происходит?! – голос моей девочки дрогнул. Я знал, она вот – вот разрыдается.

Я залпом осушил бокал вина, что для меня было большой редкостью, встал и произнес сквозь зубы:

– Салама, поди прочь!

Когда она, все еще улыбаясь, пошла к выходу, я крикнул ей вдогонку:

– И верни платье на место!

Молли вскочила и, рыдая, выбежала из столовой. Френк встал и вышел за супругой. Подвыпивший Джек со своей распутной девицей что-то весело обсуждали. Близнецы переглянулись и принялись уминать индейку. Мне хотелось наорать на них всех – за Саламу, за испорченный вечер. Впервые за всю жизнь мне захотелось напиться.

Налив полный бокал вина, я выпил, потом снова налил и снова выпил. С третьим или четвертым бокалом в руках я пошел искать виновницу испорченного вечера. На кухне, где она любила потрепать языком, ее не было. В бывшей кладовке тоже. Я нашел ее в спальне – в моей спальне. Она сидела за туалетным столиком и пудрила лицо. Платье Мэри она так и не сняла.

– Салама, – позвал я.

Она обернулась. На ее лиловом лице розовая пудра выглядела нелепо и… как-то жутко. Передо мной будто стояла давно умершая женщина. Черт! Я жадно допил вино. Когда она встала и повернулась ко мне, я увидел, что ее белое платье все в крови. Мне вдруг показалось, что передо мной не сумасшедшая рабыня, а Мэри, вернувшаяся отомстить за измену. Я отбросил бокал и убежал.

Голова шла кругом. Салама сошла с ума. И все потому, что я подпустил рабыню слишком близко к себе. К себе и своей семье.

– Папа, почему она надела платье мамы?

Я обернулся. Молли подошла ко мне, обняла за талию и положила голову на грудь. Я обнял ее в ответ.

– Потому что я и есть твоя мама!

По лестнице спускалась Салама. Мне на мгновение действительно показалось, что я слышу голос Мэри, но я быстро взял себя в руки и заорал:

– Убирайся из дома, тварь!

Я вытолкал ее за дверь. Все ее фокусы с кровью и ритуалами показались мне детскими шалостями по сравнению с сегодняшним представлением. Стоила ли того «покупка»? Вдруг я поймал себя на мысли, что, несмотря на близость с этой женщиной, я продолжаю считать ее вещью. Выгодно приобретенной вещью, не более. Может, и она это почувствовала, потому и устроила цирк?

– Проповедник, – вдруг произнес Френк.

– Что проповедник? – не понял я.

– Нат Тернер[8] в 31 году со своими братьями убивал белых женщин и детей…

– Что ты хочешь сказать этим?

За Френком водилось подобное: после выпитого говорить понятные только ему вещи.

– Самуэль Тернер слишком близко подпустил дикаря к цивилизованным людям, – пожал плечами Френк. – В результате – восстание…

– Ну при чем тут это! – взвился я.

– Да наш старик влюблен, – пьяно усмехнулся Джек. – Может, ты ей и «вольную» уже подписал. А? И женишься на ней?

– Папа?!

Я увидел, что Молли вот-вот снова заплачет. Я притянул ее к себе и обнял.

– Нет, конечно! Я до сих пор люблю вашу маму…

В дверь громко постучали. Джек вскочил со стула, в руке у него был кольт «Драгун».

– Кто это может быть? – почти шепотом спросил Френк.

– Масса Эд, откройте!

– Это Кассиус, мой управляющий. Молли, отведи близнецов наверх.

Я пошел к двери и открыл ее. Мне на руки упал Кассиус. Одежда на нем была порвана, лицо в крови.

– Масса… Эд… – раненому слова давались с трудом, – Иоруба… Агаджа…

– Что он говорит? – спросил Френк.

– Наверное, что-то на своем языке, – сказал Джек и убрал револьвер.

– Нет. Он говорит… Кассиус, что случилось?

– Воды, – попросил управляющий.

Я кивнул Френку. Он ушел в кухню и вернулся со стаканом воды. Пока Кассиус пил, мы напряженно ждали.

– Кто это с тобой сделал? – не выдержал я.

– Иоруба и Агаджа, – без запинки ответил Кассиус, потом будто опомнился – вскочил и закричал:

– Заприте все двери! Они придут сюда!

– Отец, о чем он говорит?..

– Задвинь засов, – приказал я Джеку. – Френк, а ты пойди проверь заднюю дверь.

Я взял под руки своего управляющего и отвел в гостиную.

– Теперь рассказывай, – предложил я.

– Не смотрите на меня так, масса Эд. Я не сошел с ума. Это действительно сделали они.

– Хорошо. Тогда кого же мы похоронили неделю назад?

– Все верно, масса Эд, они умерли, но сегодня воскресли… – На этих словах Кассиус потерял сознание.

– Что он тут нес, отец? – Джек протрезвел. И снова достал пистолет.

– Он бредит, – сказал я и подошел к окну, выходящему на задний двор.

Салама стояла в окружении рабов и, не скрывая злобы, смотрела на дом. Мне вдруг показалось, что она смотрит мне прямо в глаза. Я задернул портьеру и подошел к сыну.

– Отведи свою подругу наверх. На обратном пути захвати пистолеты и патроны.

Джек не задавал лишних вопросов, хотя они у него были.

– Что это все значит? – истерично взвизгнул Френк. – Что здесь происходит?!

– Восстание рабов, – просто ответил я.

Что я мог еще сказать? Восстание мертвецов? Или проделки колдуньи-негритянки? В любом случае нас ждут неприятности. Но думая, что это восстание рабов, по крайней мере легче сохранить самообладание.

– Что нам теперь делать? – схватился за голову Френк.

В этот момент мне стало жаль мою маленькую Молли. С каким ничтожеством дочь связала свою жизнь!

– Спасать свою задницу, – прорычал Джек и всунул в руки зятя кольт.

Я взял у Джека «Драгун» и снова подошел к окну. Салама все еще была там. Она прокричала что-то на своем языке и указала на дом. Рабы, стоявшие вокруг колдуньи, медленно направились в нашу сторону. Я узнал Иорубу, Агаджу, Суини и многих других. Еще вчера они лежали в своих могилах на выделенном мной участке у тростниковых полей. Да, Салама могла не только индеек на куски рвать.

Рабы начали умирать с появлением в моем доме Саламы. Только сейчас, видя тронутые разложением лица негров, мой мозг принялся лихорадочно сопоставлять факты. Смерти рабов случались и до этого, но зачастую это было не от тяжелого труда, как на большинстве плантаций по всей стране, а от старости. От Вирджинии до Техаса не было другого такого как я – Эдварда Хьюстона. Не исключено, что в критические моменты человек пытается оправдать свои поступки, но это не про меня. У меня на плантациях даже управляющий был из рабов. Кассиус был рабом в четвертом поколении, хорошо говорил по-английски…

«Да, масса Эд, да! – одернул меня внутренний голос. – Ты все-таки пытаешься оправдаться. Но перед кем, черт возьми?!

Я делал все для них. У них был врач, учитель для детей. У них было все!»

Все, кроме свободы. Они почувствовали твою слабину, Эдвард Хьюстон. И больше всех ее почувствовала Салама, которую ты затащил в постель. Не изнасиловал, как белый хозяин в конюшне, а позволил спать рядом с собой.

Она убила их, а теперь оживила, чтобы добиться свободы. Нет, не для себя, не для Иорубы и не для Агаджы, а для миллионов, таких как они, находящихся в лапах кровожадных плантаторов.

– Отец, из трех кольтов мы их уложим всех, – сказал Джек и отпил виски из бутылки.

– Я не буду ни в кого стрелять! – взвизгнул Френк и бросил пистолет на стол.

– Да и черт с тобой! – Джек поставил бутылку и взял второй кольт. – Пойду встречу гостей. – С двумя «Драгунами» наперевес он пошел к дверям.

– Послушай, сынок… – я попытался остановить его.

– Отец, не сейчас! – И за ним захлопнулась дверь.

Раздались выстрелы. Потом все стихло.

Френк сидел в ногах у Кассиуса. Я подошел к окну. Джек стоял в метрах пяти от крыльца у тела одного из рабов. Вдруг те, кого он минуту назад нещадно расстреливал, начали вставать. Признаться, меня это мало удивило. Меня больше поразило внезапное появление Саламы за спиной моего сына.

– Сынок, сзади! – крикнул я.

Но было поздно. За секунду до того, как Джек понял, что происходит, Салама впилась своими жемчужными зубами в его шею.

– Сынок! – зарыдал я.

Тело Джека упало к ногам негритянки. Она повернулась лицом к дому; кровь, стекающая по подбородку, блестела при лунном свете. Колдунья показала на меня, и твари, покачиваясь, пошли к крыльцу.

Признаться, я запаниковал по-настоящему. Френк так и не встал с дивана; Кассиус лежал без сознания. Помнится, я хотел заорать на зятя, когда на втором этаже раздался звон разбившегося стекла. Френк дернулся, вскочил и начал бегать по комнате.

– Что же делать? Что же делать?!

– Заткнись! – не выдержал я. – Сиди здесь, я пойду проверю.

Я медленно стал подниматься наверх. С каждой ступенькой, с каждым шагом во мне нарастало напряжение. С криком Молли оно вырвалось наружу, и я в три прыжка преодолел оставшееся расстояние до двери спальни дочери. Распахнул дверь и замер. Представшая моим глазам кровавая картина шокировала даже больше, чем разгуливающие мертвецы перед моим домом, даже больше, чем смерть Джека. Молли… моя крошка Молли лежала на кровати, а сверху… Тедди поднял окровавленное лицо, хрюкнул и снова склонился над трупом. Близнецы пожирали мать, как еще пару часов назад они пожирали индейку.

Вдруг слева, словно привидение, выплыла Салама. Я едва не выронил пятифунтовый кольт. Почему я не выстрелил в нее тогда? Наверное, потому что слабо верил в ее смерть от пули. Она исчадие ада! Я захлопнул дверь и (откуда взялись силы) подпер ее огромным комодом красного дерева.

Когда бежал по лестнице вниз, услышал, как комод с грохотом разлетелся, ударившись о стену напротив. В столовой меня ждал еще один сюрприз. Кассиус пожирал Френка. Я трижды выстрелил в бывшего управляющего. Он дернулся и сполз с дивана. Удары в двери и окна, смех, стоны – все смешалось в какофонию звуков.

В кухне разбилось окно. Мертвецы уже были там. Я заметался по комнате, как Френк еще минут десять назад, пока был жив, – я с ужасом понял, что мне негде укрыться в собственном доме!..

По лестнице спускалась Салама. Абсолютно голая! И знаете, что я подумал тогда? Наконец-то она сняла это чертово платье – вот что я подумал. Она ступала медленно, будто пантера на охоте. Ее красивые черные бедра, груди, колышущиеся в такт движению (едва заметно, но все же), завораживали. Я окаменел.

– Ну что, масса Эд, кто теперь хозяин?

– За что? – только и смог спросить я. Слезы душили меня. – Я же…

– Что ты же?! Насиловал чернокожих женщин? Избивал мужчин?

– Нет…

Салама скривилась. От ее былой красоты не осталось и следа. Лицо вытянулось, покрылось глубокими морщинами; тварь выгибала спину до тех пор, пока позвонки не стали торчать, словно шипы дикой розы. Я больше не мог вытерпеть этого – я побежал. Я вспомнил, где можно было укрыться!..

Теперь я здесь и пишу это письмо. Возможно, оно когда-нибудь попадет в руки тех, кто еще тешит себя надеждой, что раз они относятся к своим рабам хорошо, то у них никогда не появятся подобные Саламы или Натаниэли Тернеры. Черта с два – не появятся! Люди, разрешившие рабу перейти границы дозволенного, в конце концов поплатятся!

Самуэль Тернер, научивший Ната читать и писать, приобщивший чужеземца к религии, первый и поплатился. А следом за ним и шестьдесят ни в чем неповинных женщин и детей. Несмотря на мое доброжелательное отношение к чернокожим, сейчас я с огромным удовольствием вырвал бы глаза Натаниэлю Тернеру.

«Но ты не в том положении, масса Эд», – напомнил мне внутренний голос.

Теперь мне кажется, что не купи я Саламу, рабы восстали бы все равно. Живыми или мертвыми – они бы убили мою семью и меня.

Моя «удачная покупка» загнала меня в западню. Из любой ловушки можно выбраться с наименьшими потерями. В кои-то веки моя нерасторопность пошла мне на пользу. Оставшиеся три патрона в барабане кольта сослужат мне неплохую службу. Лучше умереть от пули, чем от рук этой фурии.

Я слышу: она стоит за дверью кладовки и ждет. Не думаю, что ее держат засовы на двери. Салама все знает наперед.





Книга, ножницы, черный бант…




– Принесла?

Не слишком вежливый тон Игоря нисколько не смутил Вику. Она улыбнулась и показала бант, свернутый трубочкой. Вика держалась уверенно и непринужденно, хотя прекрасно понимала, что не быть ей здесь без нейлоновой ленточки.

– И тебе привет! Все пришли?

Ее вопрос остался без ответа. Игорь закрыл за ней дверь и пошел к одной из комнат. Вика в квартире Игоря была впервые, но почему-то решила, что собрал он всех в гостиной. В собственной спальне производить какие-либо ритуалы глупо. По крайней мере Вика в своей спальне ничего подобного делать бы не стала.

Вика разулась и сняла курточку. Осмотрела вешалку в поисках свободного крючка, не найдя ни одного, повесила на серую парку. Сейчас наедине с собой Вика чувствовала себя здесь лишней. Иногда с ней такое бывало. Она не могла понять, что делает с ними. Впрочем, это было правдой – она лишняя, но она включала дурочку и делала вид, что не замечает издевок и насмешек в свой адрес. С Игорем мечтали дружить все девчонки в классе. Да что там девчонки? Парни тоже стремились к нему. С ним было «по приколу».

Гадание предложил Кирилл. Он прочитал о нем на каком-то сайте и решил попробовать. А у Игоря освободилась квартира, как раз родители уехали на Рождество к тетке. Пустая квартира, книга, ножницы и черный бант – вот что было нужно, да участников не меньше двух, но Вика была уверена, что людей будет намного больше.

В комнате было трое – Кристина, Кирилл и Вадим. На балконе Игорь обнимался с Юлей.

– Привет, – кивнула Вика и улыбнулась, понимая, что не все ей здесь рады.

Отозвался только Вадим.

– Проходи, присаживайся, – сказал парень и похлопал по дивану рядом с собой.

Вика, не раздумывая, села. Вадим был из тех парней, от кого не ждешь подвоха. И он единственный, кто в этой компании мог конкурировать с Игорем. Возможно, именно это Вику в нем и привлекало. Ну, может еще и то, что она чувствовала его симпатию к себе.

– Ну, Викусь, о чем хочешь у духов спросить?

Вика пожала плечами и снова улыбнулась. Она действительно не знала. Черт! Она даже не думала об этом. Вика просто хотела провести время в компании Игоря, Вадима и других. Модная тусовка, вот и все. А еще она хотела почувствовать себя нужной. Поэтому-то она и принесла черную ленточку.

Но вопрос все-таки придумать надо, ведь именно для этого они здесь собрались. Что же такое спросить? Чтоб не опозориться, чтоб в тему и чтоб… не опозориться.

– Это секрет, – кокетничая, произнесла Вика.

– Ну что, все готовы?

С балкона вышли Игорь и Юля.

– Кирюха, ты сказал вновь прибывшим о жертве? – Юля улыбнулась.

Вика сразу поняла: речь идет о ней. Но жертва, это что-то новенькое.

– Я хотел сделать сюрприз, – усмехнулся Кирилл.

– А что за жертва? – спросил Вадим.

Искренность в голосе парня порадовала Вику – он тоже ничего не знал о жертве и, скорее всего, о насмешках над ней.

– Ритуальная жертва, – сказал Игорь и тут же добавил:

– Забей. Это шутка.

Игорь ушел, а когда вернулся, в его руках была книга.

– Моя любимая, – провозгласил он и повернул обложкой к собравшимся.

– И единственная прочитанная, – пошутил Вадим.

– Очень смешно.

Кристина сбросила руку Кирилла со своего плеча, встала и подошла к Игорю. Взяла в руки книгу и прочитала:

– «Туманность Андромеды». У моих предков такая же пылится. Боюсь, что на эту реликвию мы какого-нибудь неандертальца вызовем.

– Нормально мы все вызовем! – Игорь выхватил у Кристины книгу. – А ты на какую хотела? На Донцову?

– Нет! На Камю, – огрызнулась девушка.

– Уууу, – взвыли парни.

Вика тоже была поражена. Нет, то, что Кристина не читала даже Донцову, Вика была уверена, но знание имени французского философа говорило, что книги ее предков пылились не зря. Кристина подходила к ним и читала «корешки».

– Что «уу»? Вам бы моего папашу. Трясется над своей библиотекой… Еще и читать заставляет.

– Так ты у нас дочь библиотекаря? – улыбнулся Кирилл. – Кристинка у нас книжный червь.

– Сам ты червь!

– Так ты не читаешь? – спросила Юля.

– Не-а, – гордо ответила подруга. – Я закрываюсь в комнате, нахожу в инете синопсис книги, читаю его, а когда приходит отец, выкладываю ему краткое содержание.

– Да ты коварна, – сказал Вадим.

– Да, я такая, – кокетничая произнесла Кристина.

– Беда в том, что отец все-таки победил.

– Это почему еще?

– Ты читала, – поучительно произнес Игорь. – Ты сделала то, что он хотел.

Вике показалось, что весь мыслительный процесс отразился на милом личике Кристины.

– Я не уверен, что ее папашка хотел именно этого, – улыбнулся Кирилл. – Иначе бы он просто дал ей для чтения баллончик освежителя воздуха.

Только после этих слов Кристина поняла, что над ней подшучивают. Отмахнулась и, делано надув губки, села на диван.

– Ладно, чтецы, хорош. У нас есть книга… – Игорь снова поднял книгу.

– Хорошо хоть не освежитель воздуха, – хохотнул Кирилл.

– Я сказал: хватит! – остановил шутника Игорь. – У нас есть книга, – повторил он. – Ножницы… – Юля щелкнула ножницами. – …и бант.

Вика поспешила показать рулончик черной ленты, когда услышала слово «бант». Это походило на какой-то дурацкий ритуал. Вика надеялась, что это не самая интересная часть сегодняшних гаданий.

Кирилл взял книгу, вставил ножницы в середину так, чтобы торчали только колечки. Потом взял у Вики бант и завязал вокруг книги крестом, предварительно пропустив между кольцами ножниц.

– Готово.

Первыми вышли Юля и Кирилл. Взяли в руки приготовленное приспособление для ритуала. Вика заметила, что Кристина нервничает, будто это ей предстояло держать одно из колец ножниц. Вика и сама нервничала. Она не могла даже представить себе, как перенесет движение ножниц на пальце. Да и перенесет ли вообще. Вика была рада, что не она первая держит книгу. Кирилл положил одно кольцо ножниц себе на указательный палец, а второе – на палец Юле. Книга повисла между ними корешком вниз. Кирилл и Юля застыли, указывая друг на друга. Остальные сели вокруг.

– Когда спрашиваю я, ответами мне будут повороты книги (того края, который ближе ко мне). Направо – да, налево – нет. Ответы Юле – ее край книги, ее право и лево. Вопросы нужно задавать так, чтобы ответ был «да» или «нет». Надеюсь, этого вам объяснять не надо?

– Давай уже, – поторопил Игорь.

Кирилл улыбнулся.

– Кого будем спрашивать?

– А что, разве не автора этой книги вызывать надо? – спросила Кристина и нервно хихикнула.

– Необязательно. Мне даже кажется, что можно вообще не писателя. Можно хоть сантехника вызвать, лишь бы он умер до этого, – сказал Кирилл и улыбнулся еще шире.

– Давайте Маяковского вызовем, – предложил Вадим. – Кроха сын к отцу пришел…

– Давай.

Игорь толкнул Кирилла. Книга едва не соскочила с пальцев. Но Юля поправила и, когда конструкция из книги и ножниц успокоилась, Кирилл произнес:

– Вызываем дух Владимира Маяковского. – Пауза. – Дух, ты здесь?

Вика приковала свой взгляд к книге. Долго ничего не происходило. Но когда книга качнулась и повернулась, Вика едва сдержала вопль. Она долго соображала, в какую сторону был поворот, да или нет «сказал» призрак.

Черт! Несмотря на то что они именно для этого здесь и собрались, движение книги стало неожиданностью. Для всех. На лицах друзей отразились ее чувства.

– Дух, подарят ли мне предки тачку на восемнадцатилетие?

Книга не шевелилась.

– Задай вопрос по-русски, – прошептала Вика.

Осуждающие взгляды заставили Вику вжать голову в плечи. Она увидела, что ее не только осуждают, но и не понимают, о чем она говорит.

Вика рискнула:

– Подарят ли родители автомобиль, – пояснила она.

Кирилл тут же повторил:

– Дух, подарят ли мне родители автомобиль на восемнадцатилетие?

Книга дернулась и повернулась вправо от Кирилла. Он просиял. Страха от первого поворота не осталось. Сейчас в глазах читался только восторг.

– Моя очередь, – напомнила Юля. – Дух, выйду ли я замуж в следующем году?

Игорь присвистнул, наверняка догадавшись, кого Юля выбрала себе в будущие мужья.

– Тише ты! – шикнула на него Юля.

И тут же книга повернулась влево.

– Черт! – выругалась Юля. – Это все ты! – И тут же добавила: – Ребята, можно еще один вопрос? Ну, пожалуйста.

– Хорошо, но сначала… Дух, ты устал? – спросил Кирилл.

Поворот налево.

– Задавай, – кивнул Кирилл Юле.

Девушка облизнула губы и произнесла:

– Дух, выйду ли я замуж до двадцати лет?

Вика улыбнулась, но тут же стала серьезной. Книга не шевелилась, но что-то происходило. Вика это поняла по испуганным лицам Юли и Кирилла.

– Кир, это ты делаешь? – прошептала Юля, тем самым напугав собравшихся.

– Нет. Я думал, это ты.

– Что происходит? – испуганно спросила Кристина и прижалась к Вадиму.

В следующий момент книга вывернулась и упала на пол. Юля вскрикнула и зажала кисти рук под мышками, будто она никогда не держала эту книгу.

– Ты чего? – спросил Игорь.

– Не хочу, – сказала Юля, встала и пошла на балкон.

– Да что произошло? – Игорь теперь обратился Кириллу.

– Хрень какая-то, – Кирилл посмотрел на указательный палец, который он так и не согнул. – Вибрация, будто слабые разряды тока. И еще, книга стала как будто тяжелее…

– И чего, мы больше не будем? – спросил Вадим.

– Если нет, то дух надо прогнать, – пояснил Кирилл. – Но только без меня. Я научу как.

– Учитель, – огрызнулся Игорь. – Ну-ка, дай я.

Игорь сел на освобожденное Кириллом место и посмотрел на друзей.

– Ну, кто составит мне компанию? Или вы все пообсирались?

Вика посмотрела на балкон – Юля затушила сигарету и достала новую. Вот он шанс сблизиться с красавцем. Вика больше не раздумывала, села напротив и подняла книгу.

– Мы же все сюда за этим пришли.

– А это мы сейчас узнаем, – осклабился Игорь и принял кольцо ножниц на указательный палец.

Игорь не сводил с нее глаз и все время улыбался. Вике стало неловко и, если честно, страшно, будто перед ней не одноклассник сидел, а призрак, которого они вызвали. Со страха Вика даже забыла, кого они все-таки вызвали.

– Дух, ты здесь? – спросил Игорь, не сводя глаз с Вики.

Книга тут же повернулась вправо. Дух все еще был здесь.

– Ну, будем прогонять или выясним, кто и зачем пришел? – прошептал Игорь, слегка нагнувшись к Вике.

Вика осторожно, чтобы книга не слетела с пальца, пожала плечами.

– Как остальные?

– Плевать. Продолжаем. Дух, ты устал?

Книга повернулась влево.

– Хорошо, – улыбнулся Игорь.

Вика только поняла, как это все необычно. Это не было похоже на обман. Книга действительно поворачивалась. Вика ее не поворачивала, Игорь… Она не была уверена на все сто процентов, но трудно незаметно для окружающих повернуть томик в пятьсот граммов одним пальцем. Она была уверена, что не стала жертвой обмана на девяносто девять целых девять десятых. Ноль целых одна десятая процента содержалась в вопросе, ответ на который был известен ей. Но она пока не хотела его задавать.

– Дух, скажи нам, зачем сюда пришел… – Игорь осмотрел присутствующих, – …Кирилл.

– Придурок! – отозвался Кирилл. – Только да или нет.

– Чтобы трахнуть Кристинку? – закончил вопрос Игорь.

Вика была уверена, что дух не ответит. Слова «тачка», «предки», «трахать» – не входили в лексикон того, кого они вызвали. Но книга повернулась вправо.

– Вот мудак! – воскликнула Кристина и, повернувшись к Кириллу, добавила: – Кто тебе даст?

Игорь оскалился.

– По-моему, вечер становится все чудесатее и чудесатее.

– Придурок! – шепнул Кирилл и пошел за Кристиной.

– Продолжаем разговор. – Он снова осмотрел присутствующих. – Вадим, – выбрал Игорь. – Любит ли Вадим…

– Может, ты дашь Вике задать свой вопрос? – перебил его Вадим.

Игорь в изумлении поднял брови.

– Ты хочешь, чтобы об этом спросила Вика?

– Нет, – поспешила она. – Я еще не готова.

– Вот. Итак, дрочит ли Вадим?

Вика ждала агрессии со стороны Вадима, но он всего лишь улыбнулся. Процент правдивости ритуала упал до девяноста процентов.

– Ты все еще не готова задать вопрос?

В данный момент Игорь был противен ей – его улыбка, манера говорить… Но только в данный момент. В остальное время…

– Ну, тогда еще один, последний вопросик от меня.

У Вики внутри все сжалось. Она не знала, что он хочет спросить, но что-то ей подсказывало, что вопрос будет посвящен ей. Желание бросить книгу пришлось подавить. Боязнь показаться дурой – вот что ее останавливало от импульсивного поведения.

– Дух, Вика любит меня?

Руки задрожали. И плевать, что дура! Хотела бросить. Даже больше, чем минуту назад. Вовремя вспомнила, что она все еще хотела узнать, обман гадание или нет.

Книга повернулась. Вправо. Но вопрос, обман или нет, остался. Да, Вика была влюблена в Игоря. Хотя сейчас сомневалась в этом. Задавая подобный вопрос с дурацкой ухмылкой, он хотел поставить ее в неловкое положение. И ответ «нет» вряд ли бы смог обеспечить стопроцентное выполнение поставленной задачи. Но! Вставка все-таки могла делаться на реакцию от вопроса. Игорь, скорее всего, ожидал увидеть бегство дуры. В общем, Вика не поняла, настоящее это гадание или нет. За размышлениями об обмане она даже забыла, что неплохо бы обидеться на придурка.

– Ладно. Чушь это все, – сказал Игорь и почему-то тут же стал серьезным.

Он отпустил книгу. Вика не успела подхватить и уронила.

– Что ты делаешь? – возмутился Кирилл. – А выпроводить духа?

– Ты его звал, ты и выгоняй, – огрызнулся Игорь и вышел на балкон.

Вика все еще сидела на стуле. Слишком ошарашенная, чтобы хоть что-нибудь сделать.

– Ты поможешь? – спросил Кирилл.

Вика кивнула и приняла кольцо ножниц на все еще выставленный указательный палец.

– Дух, спасибо. Теперь ты должен уйти, – сказал Кирилл. – Дух, ты здесь?

Книга тут же повернулась вправо.

– Ты должен уйти, спасибо, – настойчиво произнес Кирилл. – Дух, ты здесь?

Без промедления, не задерживаясь ни на секунду, поворот вправо.

– Черт! – выругался Кирилл. – Чего он хочет?

Вика вообще не понимала, что происходит. Поэтому молча наблюдала за происходящим. Вера в то, что это не обман, усиливалась с каждым нервным выпадом Кирилла.

– Дух, – мягко сказал Кирилл. – Спасибо. Ты можешь уйти. – Пауза. – Ты здесь?

Книга качнулась и повернулась вправо.

– Почему он не уходит? – шепотом спросила Вика.

– Дух, ты чего-то хочешь?

Да.

– Вот так-так, – удивился Кирилл и добавил: – Мы так можем вечно гадать, что именно ему надо.

– Кир, плюнь на эту хрень, – от балкона крикнул Игорь, – сам уйдет. Увидит, чем мы с Юлькой занимаемся, и свалит.

– Или присоединится, – добавил Вадим.

– Я не останусь здесь, – фыркнула Юля. – У тебя мертвец в доме, а ты о сексе думаешь?

Юля прошла коридор и действительно стала одеваться.

– Мы тоже, пожалуй, пойдем, – сказал Кирилл и встал. – Крис, ты идешь?

Кристина, казалось, побледнела еще сильнее.

– Да, конечно, – сказала она.

– Ну и валите! – крикнул Игорь.

Вика встала и, виновато улыбнувшись, отступила к остальным, в коридор. Вика видела испуг на лицах ребят. Неподдельный страх, а это значило только одно – они верили в наличие призрака. Значит, все эти да или нет и повороты книги были настоящими. Правдивость ответов была сомнительной (кроме касающегося ее отношения к Игорю), но ребята верили в это гадание.

– Тебя проводить?

Голос Вадима вырвал из размышлений о призраке и вопросах. А еще она думала об Игоре. Он даже не вышел их проводить. Ни одного из них. Эгоист.

– Ну, я живу в соседнем дворе, – кокетливо произнесла девушка и поежилась на холодном январском морозе.

– Ну вот и договорились, – улыбнулся Вадим и выдохнул пар.

– Что ты думаешь о сегодняшнем гадании? – спросил Вадим, когда Вика взяла его под руку и они пошли по заснеженному тротуару.

Вика пожала плечами.

– Гаданий я видела немного, поэтому именно это кажется мне самым лучшим.

– А ответы?

– А что ответы?

– Насколько они показались тебе правдивыми?

Вика снова пожала плечами.

– Я не знаю ответа ни на один заданный вопрос, поэтому не могу судить, – уклончиво ответила она.

– Не знаешь? А как же твой? Когда Игорь спросил, влюблена ли ты в него, дух сказал, что да. – Он выдержал паузу, будто давая обдумать ответ. – Это правда?

Вопрос нисколько не смутил Вику. Она улыбнулась и сказала:

– Если правдивость духа взять за аксиому, то и ответ на вопрос о тебе должен быть правдой.

Вадим нервно хохотнул.

– Ну да, брехня.

Обоих это устраивало, хотя они знали: то, что ответил призрак, правда.

– Пришли, – сказала Вика и указала на подъезд девятиэтажки.

– Надо же, – удивился Вадим. – А я живу через два дома от тебя. Удивительно, что я не видел тебя здесь.

– Я умею быть незаметной, – улыбнулась Вика и протянула руку. – Пока?

– Пока, – сказал Вадим. – Увидимся? Раз уж я теперь тебя заметил.

– Обязательно.

Вадим ушел, Вика, все еще улыбаясь, посмотрела на подъезд своего дома и похлопала себя по карманам. Бабуля просила не оставлять там ленту. Улыбка начала угасать. Вика не могла вспомнить, снимали ли они вообще ленту с книги. Черт! Придется возвращаться к этому самовлюбленному нарциссу. Но Вика не хотела огорчать бабулю.



Игорь нервничал. Деланый героизм улетучился, как только захлопнулась дверь за последним гостем. Он не хотел так. Он не хотел сидеть в одной квартире с мертвецом. После ухода друзей он действительно начал чувствовать присутствие кого-то чужого. Игорь даже собирался позвонить предкам и поехать к тетке.

На кухне что-то громыхнуло. Игорь подпрыгнул и едва не выскочил из квартиры. Сдержался. Взял в ванной швабру и пошел к кухне. Он проверил все, даже в шкаф заглянул – в квартире кроме Игоря никого не было. Да и не могло быть. Мысли о призраке, оставшемся после гадания, только усугубляли его и без того незавидное положение. Он был напуган. Ладони, сжимавшие древко швабры, вспотели, колени тряслись. В семнадцать лет так хочется быть взрослым, так хочется самостоятельности и независимости, но сейчас… Он бы с радостью послушал упреки мамы и бормотание о хорошей учебе отца. Сейчас бы он с радостью принял компанию любого живого человека.

Игорь включил свет во всей квартире, еще раз прошелся и заглянул в темные уголки, куда свет не доставал. На кухне даже заглянул под мойку, потыкал пустые пакеты шваброй. Успокоение так и не пришло. Дрожь в коленях усилилась, когда он услышал шаги в коридоре. Тихие, крадущиеся шаги. Швабра затряслась в руках. Игорь понял, что даже если он выйдет в коридор, то сил сражаться с застуканным там грабителем или призраком у него не хватит. Он шагнул, пытаясь выглянуть незаметно, и вывалился в коридор.

– Привет, – испуганно произнесла Вика.

Игорь готов был ударить ее шваброй, но дрожь все еще не прошла, и он просто опустил руки.

– Ты чего здесь? – спросил Игорь.

Вика подняла руки. Она держала в одной руке ножницы, а в другой – черную ленту.

– Лента бабули…

Игорь хотел прогнать ее, но вспомнил, что еще минуту назад мечтал о компании человека.

– Ты спешишь? – спросил он и сложил руки на швабру, унимая дрожь.

Вика пожала плечами.

– Ну, я вообще-то отпрашивалась до утра…

– Здорово, – Игорь попытался улыбнуться, но гримаса вышла нервной. – Может, останешься? Фильм какой посмотрим, чаю попьем.

– Потанцуем, – пошутила Вика и хохотнула.

– Ага, – кивнул Игорь. – Раздевайся, что ли?

Он знал, зачем она вернулась. Не ленточка ей нужна. Игорь улыбнулся уже уверенно – страх ушел, поставил швабру и пошел в комнату. Вика разделась. Он ждал чего-то подобного, но все равно был шокирован наготой девушки.

– Я вообще-то не совсем это имел в виду.

– Я могу одеться, – девушка потянулась за джинсами.

– Не надо. Мне просто нужно привыкнуть, – он подсел рядом и осмотрел ее.

– Не думала, что тебе нужно привыкать к виду обнаженного женского тела.

Она хотела прикрыть грудь, но Игорь отстранил ее руку. Она не сопротивлялась, но на него так и не взглянула.

– К такой красоте нужно.

Игорь заметил, что черную ленточку девушка повязала себе на запястье.

Вика выпрямилась, расправила плечи и наконец-то посмотрела на Игоря. Он не мог оторвать взгляда от больших розовых сосков – они по цвету совсем чуть-чуть отличались от кожи. Игорь видел такие впервые, от чего не смог задерживать свое возбуждение. Вика улыбнулась, развернулась к нему всем телом. Игорь все еще смотрел на ее груди, когда она раздвинула ноги. Как он мог не замечать такую девушку? Точнее, как он мог ее не рассматривать с этой стороны? Со стороны, которая в принципе интересовала его куда больше, чем все остальные. Игорь не знал, кто навесил на него ярлык «бабник», но это его устраивало, несмотря на то что он переспал пару раз с Юлькой да один раз с Кристиной. Зачастую девушки сами лезли к нему. Впрочем, сегодняшний вечер не стал исключением. Только почему-то раньше он считал Вику неряшливый дурочкой. Ребята ее таскали с собой, чтобы поиздеваться. Напрасно.

Игорь, не скрывая похотливого взгляда, осмотрел прекрасное тело девушки. На секунду ему показалось, что перед ним та, над которой он до этого издевался. Красные пухлые щеки, тонкие губы и большой нос, далеко посаженные глаза. Вместо красивого стройного тела жирная, испещренная редким черным волосом туша. Мимолетное видение исчезло. Оно было настолько коротким, что возбуждение Игоря не спало. Когда Вика дотронулась до него внизу живота, он забыл о видении, забыл о призраке, прячущемся где-то в квартире. Он забыл обо всем.

Вика оседлала Игоря, не встретив никакого сопротивления. Игорь скинул рубаху, схватил девушку за груди, поражаясь в очередной раз ее большим, едва помещающимся в ладони, розовым соскам. Вика извивалась, скакала, прижималась и снова пускалась вскачь; Игорь просто наслаждался бешеным сексом. Вика сильнее сдавила его таз. Ему даже показалось, что и там, внутри себя, она обхватила его и начала сдавливать его плоть. Игорь открыл глаза и снова увидел ту дурнушку. Она закатила свои звериные глаза, жирные складки затряслись в такт ее движениям. Игорь с отвращением заметил, что из соска растет толстый черный волос. Возбуждение как рукой сняло.

Видение не уходило, на нем действительно сидела и хрипела отвратительная толстуха. Она навалилась на него, продолжая двигать бедрами. Приятный запах духов сменился смрадом. Игорь попытался скинуть тушу с себя, но безуспешно. Когда тварь выпрямилась, в руке с повязанной на ней черной лентой появились ножницы. Игорь выставил вперед руки, чтобы оттолкнуть уродину. Ладони уперлись в маленькие скользкие сиськи, Игорь почувствовал, как жесткий проволочный волосок проскочил между пальцев. В следующий момент это его меньше всего волновало. Тварь вскрикнула и опустила руку с ножницами на лицо Игорю. Левый глаз вспыхнул болью, миллионы щупалец оплели мозг, сдавили и взорвали его. А потом мир померк. Последнее, что Игорь увидел уцелевшим глазом, была вновь красивая девушка с большими розовыми сосками.



Вика подошла к дому и посмотрела на окна. Свет на кухне квартиры Игоря горел. Не спит. На самом деле ей не хотелось возвращаться туда, но черный бант… Бабулину ленту нужно вернуть.

Она поднялась на четвертый этаж. У дверей одернула куртку, подняла руку, чтобы нажать кнопку звонка, но передумала. Дернула за ручку, дверь оказалась незапертой. Вика вошла в квартиру. Запах тухлых яиц тут же ударил нос.

– Игорь?

Вика закрыла рукой нос и подошла к комнате, в которой они гадали. Игорь спал на диване. Без рубахи, одна рука на груди, другая свесилась с края дивана, в ней была ленточка бабули. На лице Игоря лежала раскрытая книга. Та, с которой они гадали.

Вика подошла, взяла ленту и развернулась, чтобы уйти, но что-то заставило ее остановиться. Любопытство? Да, оно коварно, и Вика не устояла. Она подошла и сняла книгу. Все, как бабуля и говорила. Левая сторона лица была залита кровью, и кольца ножниц едва торчали из бурого цвета глазницы.

Дух накажет его, если помыслы его не чисты.

Тонкие губы растянулись в улыбке.

– Его помыслы были не чисты.

Вика догадывалась, поэтому-то и попросила бабулю помочь. Только Вика думала, что над ней будут издеваться все и… Но вышло все так, как вышло. Что бы здесь ни произошло, помыслы Игоря были далекими от праведных.

Вика вернула книгу на лицо Игоря.

– Нечестивец.

Свернула черную ленточку и положила в карман. Бабуля сказала, что ленточку нужно вернуть в венок до рассвета. Иначе… Она будет сердиться. Вика ей поверила, ведь мертвые не врут.

Вика обернулась, на секунду ей показалось, что перед ней мерцает, словно раскаленный воздух в жаркую погоду, какая-то сущность.

– Чуть не забыла, – улыбнулась Вика. – Дух, спасибо, ты можешь уходить.

Мерцание часто-часто задрожало, а потом исчезло вовсе.

Вика вернет ленту на кладбище сегодня, но потом попросит у бабули еще раз. Вика хотела проверить Вадима. Сегодня он ей понравился, но… Ей хотелось верить, что помыслы его чисты. А если нет…

Январь, 2016 год





* * *





notes


1




Футон (яп. ) – традиционная японская постельная принадлежность в виде толстого хлопчатобумажного матраца, расстилаемого на ночь для сна и убираемого утром в шкаф.





2




Сёдзи (яп. ) – в традиционной японской архитектуре это дверь, окно или разделяющая внутреннее пространство жилища перегородка, состоящая из прозрачной или полупрозрачной бумаги, крепящейся к деревянной раме.





3




Татами (яп. , дословно «складывание; то, что складывается») – маты, которыми в Японии застилают полы домов (традиционного типа). Плетутся из тростника игуса и набиваются рисовой соломой, хотя в последнее время для набивки используется и синтетическая вата. Длинные края татами обшиваются тканью.





4




Токонома (яп. ) – альков, или ниша в стене традиционного японского жилища, является одним из 4 основных составляющих элементов главного помещения японского аристократического дома.





5




Тансу – японский сундук или комод.





6




Библия. Суд. 14:6





7




Да ладно! Он кончил за минуту… (англ.)





8




Нат Тернер (полное имя Натаниэль Тернер) родился 2 октября 1800 года и был зарегистрирован по фамилии его владельца – Самуэля Тернера. 22 августа 1831 года Тернер и группа рабов числом от 50 до 75 человек вооружились ножами и топорами. В течение двух дней они ходили по домам, освобождая рабов, которые им встречались, и убивая белых – более 50 человек, в том числе немало женщин и детей. Восстание Ната Тернера было подавлено в течение 48 часов. Вожак попытался скрыться, однако 30 октября он был пойман, осужден и повешен 11 ноября 1831 года. Его тело обезглавили и четвертовали.